Склонившись над вязаньем, консьержка бросала украдкой взгляды на лицо дочери и гадала, будет ли та счастливой. Когда глаза ее встречались с глазами Марины, мать быстро опускала голову. Дочь думала: «Стоит мне выйти за дверь, как я забываю ее лицо. Мы больше не смотрим на тех, кто каждый день с нами. Ортис уехал – но как четко помню я его черты». Она уже ненавидела все, что не было им, и всех, кто им не являлся. «Каждую секунду, – она думала, – я забываю о других, но не о нем. Времени безразлично счастье; время на нашей стороне».
Марина решила пойти бродить по улицам, сказав себе: пусть почтальон придет и не застанет ее. Пусть открытка несколько часов лежит на столе непрочитанной. Может, это и есть способ вызвать весть побыстрее – не ждать ее.
Набросив платок на плечи и сжав тонкие губы, Марина выходит на улицу. Когда-то здесь жили греки, потом татары, но время и люди не пощадили их домов. Теперь город безлик. Только если выйти за его пределы, начнутся ряды виноградников, где контур каждого листа вырезан по-особому, и даже сама земля, перестав быть плоской, вдруг вспухает и поднимается.
Несколько раз Марина видела на улице Катю в обнимку с молодым человеком. Марина раньше тоже дружила с ним, но теперь не могла вспомнить его имени. Ей показалось, что Катя ей улыбается, и сама пошла ей навстречу, смеясь. Но Катя, робко махнув рукой, поспешила скрыться за поворотом, уводя с собой кавалера. Марина успела прочесть на ее лице опасение и жалость. Наверное, это оттого, что она, Марина, связалась с иностранцем. Надо было бы побежать вдогонку за подругой, объяснить ей, что все совсем не так, как она думает. Но Марина решила отложить все объяснения. Сейчас надо было думать об Ортисе.
На открытках не было обратного адреса, и она не могла ему написать, а хотелось. Например, о том, что она учится вязать. Что ящерица жива и бегает по клетке. Что в гостиницу вселился человек на костылях. Что вчера ее разбудил звук падающего дерева. Что в комнате завелась мышь и что страшно ставить мышеловку. Она знала, что если не донесет новостей до Ортиса, то они канут в небытие, – и ей становилось жаль всех этих событий почти до слез.
Девять улиц она проходила зигзагами, потому что это число казалось ей волшебным. Открытка не приходила; Марина удлиняла походы. Вдруг, вернувшись в измождении, она увидела яркую открытку в руках матери. Вырвала, засмеялась, прочла, потом заплакала, потому что следующей придется ждать еще очень долго. Вместо того чтобы разговаривать с Ортисом, она по ночам беседовала с его почерком на открытке.