– Тивас вызвал, – грустно поведал я.
Последующее словоизвержение цитировать не буду, потому как являлось оно насквозь нецензурным. Матерным. И все в адрес Сергея Идонговича. Могучим филологом, стихийным, но квалифицированным, оказался мой внутренний собеседник. Долго он выражался. Наконец иссяк.
– Так мне рассказывать? – робко поинтересовался я.
– О чем? – горько так вопросили.
– Откуда взялся. И как мне отсюда убраться?
– Рассказывай, – дал санкцию голос.
* * *
В общем, из ванны я выбрался где-то через час, взбодренный, до ушей накачанный свежей информацией и очень довольный приобретением нового, чрезвычайно квалифицированного союзника. И лег спать. И в эту ночь никаких треволнений, к огромному своему удивлению, не испытал. Просто спал. Крепко так.
Утро было доброе. Солнечное. В ванну я все-таки влез. А то кто ж его знает, куда и когда труба позовет. Благами, ими сразу надо пользоваться, а то ведь другого раза может и не случиться. Вылез. Оделся. Вооружился. Пальцы по-новому мазнули по манжетам с сюрикенами. Как ни бился Тивас, не желал мой организм к этому оружию привыкать. А тут вдруг пальцы нырнули под сероватую ткань и вырвали оттуда три небольшие, круглые, хорошо заточенные пластинки. Короткими молниями блеснули они и впились в твердую древесину двери. Ровненько так. Столбиком. Порадованный новым талантом, я сказал внутрь:
– Спасибо, Саин.
И сразу же был в ответ покритикован:
– Бросай по одной. И нечего всей рукой размахивать. Не меч. Кистью работай. Ладно, потом научу.
* * *
Есть хотелось зверски. Очень вчера нервный день оказался. С серьезными энергетическими затратами. Ошибку, совершенную в Замке Шарм’Ат, повторять не стал. Шинельку через руку перекинул, так чтобы привязанный к поясу шлем видно не было. Бастард на ремне за спину забросил, охлопался, убеждаясь, что все на месте, и пошел питаться.
За одним из столов, уставленных закусками, уже устроились Тивас с Баргулом. Довольные такие. Тинэйджер прихлебывал из большой кружки молоко и морщился, как котенок, от удовольствия, отрывая белыми зубами солидные куски от булки, щедро помазанной маслом с медом. Тивас прихлебывал из большого стеклянного кубка густо-красное вино, заедая его полосками местной бастурмы. Лицо его как-то неуловимо изменилось, и хотя это был, несомненно, он, вряд ли его смог бы узнать не очень близко знакомый человек. Появление мое он встретил радушной улыбкой человека, у которого нет проблем, чем немало меня удивил, затем щедрой рукой наполнил вином еще один кубок и протянул его мне.