– Пожалуй.
– Так как же тогда?
– В вашем вопросе есть какой-то подтекст, Генрих Афанасьевич? – Он тут же пожалел о своем вопросе. Во всем, что делал и говорил Розанов, был подтекст. Это, в общем-то, было сутью его натуры. Он, старый адвокат, воспитанный и заматеревший в исключительно советской системе координат, не мог объясняться с коллегами иначе, как эзоповым языком. Он никогда ничего не говорил впрямую. Он никогда откровенно не выказывал своих намерений. Но тем интересней с ним было иметь дело, и Гордеев никогда не жалел, что связал свою профессиональную судьбу с его фирмой, хотя предложений перейти в другое место было с избытком.
– Ну так как же? – снова поинтересовался старый адвокат.
– Я думаю, следует заметить, что хотя наши умственные способности – врожденные, так же, как и главные свойства характера, но интеллект наш отнюдь не столь неизменен, как характер, а способен развиваться.
– Почему?
– Это обусловлено частично тем, что основа интеллекта – все же физическая, частично тем, что материал его – эмпирический, чувственный, иначе говоря.
Розанов довольно хмыкнул:
– Продолжай.
Юрий Петрович поскреб затылок.
– Ну… Интеллектуальные силы равномерно растут, доходят до апогея, после чего начинают постепенно же падать, вплоть до… до… идиотизма.
– До маразма, ты хочешь сказать? – хохотнул Розанов.
– Я так не говорил… С другой стороны, материал, которым оперирует ум, то есть знания, опыт, объем информации, есть постоянно растущая величина, растущая, впрочем, только до наступления расслабления ума, когда все это исчезает. Возможно, это смешение в человеке неизменного элемента – характера – с элементом, изменяющимся равномерно в противоположных направлениях, и объясняет различие его черт и достоинств в разные периоды его жизни. Скажем, если взять за среднюю продолжительность жизни человека лет семьдесят, то, с учетом предыдущей моей мысли, этот срок уместно было бы поделить на две части: ну, скажем, четыре к трем. И еще непонятно, какая из них больше влияет на другую…
– Ага! – Розанов удовлетворенно потер руки. – То есть в более широком смысле можно сказать, что первые сорок лет нашей жизни составляют некий текст, а дальнейшие тридцать лет – комментарий к этому тексту, позволяющий нам понять его истинный смысл и связность и сделать выводы.