Генерал тряхнул черно-седой головой без парика, сказал Паше, что она неблагодарная, и сослал девку в наказанье скотницей в степную деревню. Через шесть месяцев вернули ее, была она опять босиком и в затрапезке, пала генералу в ноги, просила прощенья за свою дурь, и вернули ей милость и ласку. Служила она еще двадцать лет. Стала она Прасковьей Исаевной, начала носить чепец, и, когда барышня вышла замуж, дала она Прасковье Исаевне вольную и обещала пенсион ежегодный в триста рублей. Но пенсиона и вольной Паша не взяла. Она осталась в доме, где служил седой Фока, уже снявший парик. Осталась ключницей. О старой любви говорила как о дури, заперла ее и ключ забросила.
Много она видала, смотрела на то, как барышня ее стала барыней, удивлялась тому, что дарит она своей подруге-англичанке деревни с крепостными.
Добрая барыня – с хорошим, крепким характером. Деревню ей не позволили подарить родственники, так она подарила семьдесят пять тысяч рублей.
Барыням тоже жить трудно. Вот барышня Татьяна Александровна Ергольская – чем не барыня? Внучка князя Николая Ивановича Горчакова, а бедна. Не смогла выйти замуж. Хорошо, что Марья Николаевна, доброй души человек, ее держала в доме, а тоже своего счастья у Татьяны Александровны нет.
– Прасковья Исаевна, а дедушка как воевал? Верхом? – спрашивает Лева.
– Он всячески воевал – и на коне и пеший. Зато генерал-аншеф был.
И Лева смотрит на вещи, ими забита вся комната Прасковьи Исаевны, болтает свой вздор:
– Буду я генералом, женюсь на чудесной красавице, куплю рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Федора Ивановича из Саксонии.
А Прасковья Исаевна качает чепчиком и отвечает:
– Да, мой батюшка, да…
Потом открывает голубой сундук – мальчик видит снизу крышку, на которой внутри наклеена картинка с помадной баночки, рисунок Сережи и изображение какого-то гусара, и достает для мальчика винную ягоду и карамельку. А потом вынимает курение, зажигает от лампадки бумажку, от бумажки смолку и помахивает ею.
– Это, батюшка, еще очаковское курение, когда наш покойный дедушка, царствие ему небесное, по турку ходили – вот оттуда привезли. Вот уже последний кусочек остался… – вздыхает старуха.