Я сидел и гадал, действительно ли Э-прибор перенес меня в
прошлое, когда зашел Прохор и сообщил:
— Их сиятство зовут-ж. У вас есть время для беседы?
— У меня полно времени, еще целых два столетия, — рассеянно
ответил я и последовал за камердинером.
Суворов лежал на своей постели и я снова поразился мертвенной
бледности его лица и отметил, как обострились скулы. Полководец
открыл глаза и указал мне на кресло возле кровати. Я сел и Суворов
тихо попросил:
— Прочитай еще стихи, Витя. Единственная у меня осталась отрада
для души, так это поэзия. Видишь, никто не заходит ко мне. Позабыли
все старика, боятся гнева монаршего.
— Александр Васильевич, — сказал я, волнуясь. — Вы должны знать,
что останетесь в веках и ваше имя будет почитаться потомками. В
вашу честь учредят орден и будут выдавать его за боевые заслуги
перед отечеством. Ваши славные победы будут вдохновлять будущие
поколения на воинские подвиги.
Суворов чуть улыбнулся. Как и любому человеку, ему было приятно
слышать, что он оставил свой след в истории.
— Что значит немилость императора, которому к тому же осталось
немного жить, перед вашей грядущей славой в веках? — продолжил я,
не заметив, что сболтнул лишнего.
Суворов нахмурился и перебил меня:
— Что значит: «осталось немного жить»? Ты о чем это?
— Это я так, к слову пришлось, — попытался я дать задний ход, но
не тут-то было.
— Слушай, Витя, ты странный парень, — сказал Суворов. — Явился
не вестимо откуда, в немыслимых одежах, делаешь подозрительные
оговорки. Это не тебя Тайная экспедиция потеряла, весь день
ищет?
Я опустил голову и подумал, что не будет ничего страшного, если
я признаюсь князю о своей истинной натуре. Все равно, он через
месяц покинет этот мир, ничего от моей откровенности не
изменится.
— Ваше сиятельство, — сказал я. — Сейчас я вам расскажу стихи,
которые написал очень талантливый поэт. Это стихи о том, что
произойдет в недавнем будущем.
— Да, гениальные поэты всегда немножко пророки, — согласился
Суворов. — Давай, читай.
Я с полминуты вспоминал слова и начал читать:
— Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Полководец с самых первых строк слушал меня, нахмурив брови.
Лицо его становилось все угрюмей. Он не дослушал до конца и
выпрямившись на постели, закричал:
— Помилуй бог, да ты бредишь, голубчик! Что значит: «Не будь на
то господня воля, не отдали б Москвы»! Француз у наших ворот, как
Аннибал у стен Рима? Да слыхано ли такое во всем белом свете?