— Александр Васильевич, извините, — ответил я. — Но эти стихи
написаны в 1837 году поэтом Лермонтовым. Он родился в 1814 году,
через два года после Отечественной войны с Наполеоном, вторгшимся в
Россию и захватившим Москву.
— Да у тебя горячка, мой милый! — воскликнул Суворов,
вглядываясь в мое лицо. — Я же говорю, ты бредишь. Вот уж где
истинный больной.
Я покачал головой.
— Нет, Александр Васильевич. По странному стечению обстоятельств
я прибыл сюда из будущего, из двадцать первого века. Я учитель
истории и прекрасно знаю все, что произойдет после вашей смерти в
мае этого года. Если хотите, могу рассказать.
Известие о своей смерти Суворов встретил мужественно. Впрочем,
возможно, что он не поверил мне до конца и считал сумасшедшим.
— Моей смерти? — переспросил он. — Так скоро? Слушай, если ты
все выдумываешь, то очень складно. Расскажи мне все свои сказки, я
с удовольствием тебя послушаю. То, что Бонапарт когда-нибудь придет
к нам, я и не сомневался, слишком уж силен мальчик. Но отдать ему
Москву! Как можно допустить такое! А Петербург?
— Петербург он не тронет, — ответил я. — Ценой больших потерь и
с божьей помощью мы в конце концов его победили. Против Наполеона
назначали разных командующих, но основную схватку выдержал
фельдмаршал Кутузов, он же привел нас к победе.
— Ох, помилуй Бог, Миша справится, — улыбнулся Суворов. — Если
кто и смог бы, то только Михайло. Только я сомневаюсь, что он сразу
на француза пошел. У него своя голова на плечах, он Бонапарта
заманеврировал бы до устали, а потом только дрался.
— Так и было, Александр Васильевич, — подтвердил я.
— Как только наш царь Павлуша его утвердил? Он же немцев
обожает, только их и ставит, — удивился полководец.
— К тому времени был уже другой император, — ответил я, поглядев
на легендарного старца. — Александр I, его сын.
Суворов осекся и снова посуровел. Откинулся назад на подушки и
сказал:
— Давай, рассказывай.
— Расскажу, ваше сиятельство, только разрешите повременить
минутку, — сказал я и подозвал Прохора, дремавшего на лестнице. —
Принеси мне ржаного хлеба и соли, пожалуйста. Много хлеба и
соли.
Карета быстро катила по мостовой. В дверном окошке виднелись
широкие проспекты Петербурга, заполненные людьми.
Такие вылазки всегда напоминали мне поездки на заднем сиденье
такси, хотя теперь вместо гудков машин ржали лошади. Кучеры,
впрочем, обменивались любезностями почти с теми же интонациями, что
и водители маршруток два столетия спустя. Вместо огромных рекламных
экранов на стенах домов висели афиши. Продавцы газет с толстыми
кипами товара в руках выкрикивали последние новости.