-
Спить, - прошептала пани Зося. – I вы лягайте. Чи
ще чогось бажаете? Може вам водицi принести[1]?
-
Нет, спасибо, - последовал тихий ответ.
-
Ох, яка ж у вас дитинка гарненька! Ви i самi красивi, немов лялечка,
а дiвчинка - ну янголятко, i
все тут![2]
Когда
двери снова прикрыли, Ксения высунула свою белокурую головку. И все-таки очень
необычные здесь были люди! Говорили непонятно. Вроде бы и на русском, но не
так, как положено.
Ксения,
конечно же, не могла знать, что они теперь в Украине. Роскошный барский дом под
Киевом, в котором они остановились, когда-то принадлежал одному екатерининскому
соратнику, политическому деятелю давно минувших времен. Его фамилию Николетта
не разобрала, ибо украинский понимала плохо. Какая-то то ли польская, то ли
литовская… Дом был отделан в вычурном, даже несколько помпезном стиле. Такие поместья
в Малороссии редко встретишь. Многие из них если и существовали, то быстро
растворились во времени или были уничтожены. Очевидно, первый владелец этой
усадьбы очень любил роскошь, потому и отстроил для себя практически дворец. Дом с оранжереями и парком мог потягаться в
красоте с некоторыми императорскими резиденциями. Кто теперь здесь хозяйничал,
что за пани Зося, которая почему-то имела право сдавать комнаты в бывшей
барской усадьбе… Николетта, будучи женщиной достаточно осторожной и
предусмотрительной, предпочла не расспрашивать о таких вещах. Извозчик, нанятый
на вокзале, пообещал, что здесь им с дочерью будет тепло и уютно, а плату за
комнаты возьмут не большую, поэтому она и поехала. Должно быть, респектабельный
вид молодой дамы, путешествующей с девочкой, вызывал у окружающих уважение и
мысль, что она благородных кровей. Сейчас из объятой беспорядками империи многие
дворяне подались за границу. Вот и ее принимали за таковую. А то, что без
служанки… Так челядь у большинства аристократов разбежалась или была отпущена
за неимением средств оплачивать труд слуг.
Убедившись,
что дочь заснула, Николетта попрощалась с хозяйкой и вошла в свою комнату. Накинув
на плечи шаль, актриса села у стола, на котором печально дрожала единственная
свеча. Она размышляла, как быть дальше. Ехать через Польщу в Европу? Но удастся
ли? Одной, совсем без поддержки, ей было очень страшно. При дочери держалась,
убеждала ее, а заодно и себя, что все будет хорошо. Однако все меньше сама в
это верила. Кажется, эта хрупкая двадцатипятилетняя женщина осталась один на
один с целым миром. Жестоким и враждебным миром.