Я опускаю детали, из которых следует, насколько все это было верно, и предпочитаю добавить некоторые общие замечания о роли мотивов болезни при истерии. Мотивы болезни понятийно следует строго отделять от возможностей болезни, от материала, из которого изготовляются симптомы. Они никак не участвуют в симптомообразовании, их нет также в начале болезни; они присоединяются только вторично, но лишь с их появлением болезнь становится полностью сконструированной>[47]. На их наличие можно рассчитывать в каждом случае, означающем действительное страдание, которое сохраняется долгое время. Вначале для психической жизни симптом – это незваный гость, все направлено против него, и поэтому он так легко исчезает сам по себе, словно под влиянием времени. Сначала он не находит никакого полезного применения в психическом домашнем хозяйстве, но очень часто достигает его вторично; какое-нибудь психическое течение находит удобным воспользоваться симптомом, и тем самым он приобретает вторичную функцию и закрепляется в душевной жизни. Тот, кто хочет сделать больного здоровым, наталкивается тогда, к своему удивлению, на огромное сопротивление, которое наводит его на мысль, что с намерением больного отказаться от недуга дело обстоит не совсем, не вполне серьезно>[48]. Представьте себе рабочего, например кровельщика, который, упав с крыши, стал калекой и теперь влачить жалкое существование, прося милостыню на углу улицы. Тут подходит к нему чудотворец и обещает сделать скрюченную ногу прямой и здоровой. Я думаю, что нельзя будет рассчитывать на выражение особого счастья на его лице. Конечно, он чувствовал себя совершенно несчастным, когда получил увечье, понял, что никогда не сможет снова работать и будет вынужден голодать или жить подаяниями. Но с тех пор то, что вначале сделало его безработным, стало источником его доходов; он живет за счет своего увечья. Если у него отнять его, то, возможно, он станет совершенно беспомощным; тем временем он позабыл свое ремесло, потерял свои рабочие навыки, привык к праздности, а быть может, и к пьянству.
Мотивы к болезненному состоянию часто начинают пробуждаться уже в детстве. Жаждущий любви ребенок, который неохотно делится любовью родителей со своими братьями и сестрами, замечает, что та достается ему вновь целиком, когда родители встревожены его болезнью. Теперь он знает способ, которым можно выманить любовь родителей, и им воспользуется, как только в его распоряжении окажется психический материал, чтобы вызвать болезненное состояние. Когда ребенок затем становится взрослой женщиной и вопреки требованиям своего детства выходит замуж за не очень деликатного мужчину, подавляющего ее волю, беспощадно использующего ее рабочую силу, не проявляющего нежности и не тратящего на нее денег, нездоровье становится ее единственным оружием в утверждении своей жизни. Оно обеспечивает ей желанное бережное отношение, оно вынуждает мужа пойти на жертвы в деньгах и во внимании, которые он не предоставил бы ей здоровой, оно заставляет его осторожно обращаться с ней и после выздоровления, ибо в противном случае не заставит себя ждать рецидив. Внешне объективное, нежелательное состояние болезни, в которое приходится вмешиваться также лечащему врачу, позволяет ей без осознанных упреков целесообразно использовать средство, которое она сочла эффективным еще в детские годы.