Бодаев. И вам не стыдно, что ваш племянник, дворянин, пишет, как кантонист.
Гурмыжская. Не в словах дело. По-моему, это прекрасно написано, тут я вижу чувство неиспорченное.
Входит Карп.
Карп. Иван Петров Восмибратов пришел с сыном-с.
Гурмыжская. Извините, господа, что я при вас приму мужика.
Бодаев. Только вы с ним поосторожнее, он плут большой руки.
Гурмыжская. Знаете, он такой хороший семьянин; это – великое дело.
Бодаев. Семьянин-то семьянин, а чище всякого обманет.
Гурмыжская. Не верю, не верю, не может быть.
Милонов. Мы с вами точно сговорились; я сам горячий защитник семейных людей и семейных отношений. Уар Кирилыч, когда были счастливы люди? Под кущами. Как жаль, что мы удалились от первобытной простоты, что наши отеческие отношения и отеческие меры в применении к нашим меньшим братьям прекратились! Строгость в обращении и любовь в душе – как это гармонически изящно! Теперь между нами явился закон, явилась и холодность; прежде, говорят, был произвол, но зато была теплота. Зачем много законов? Зачем определять отношения? Пусть сердце их определяет. Пусть каждый сознаёт свой долг! Закон написан в душе людей.
Бодаев. Оно так, кабы только поменьше мошенников, а то больно много.
Гурмыжская(Карпу). Зови поди Ивана Петрова!
Карп уходит. Входят Восмибратов и Петр.
Гурмыжская, Милонов, Бодаев, Восмибратов, Петр.
Гурмыжская. Садись, Иван Петрович!
Восмибратов(раскланивается и садится). Петр, садись!
Петр садится у самой двери на край стула.
Милонов. Прикажете дочитать?
Гурмыжская. Читайте, он не помешает.
Милонов(читает). «Нужда, ты непостижима! Благодарю вас, благодарю. Скоро мое имя покроется бессмертием, а с ним и ваше никогда не умрет для потомства, детей и внуков… Еще раз благодарю за все, за все. Ваш покорный к услугам племянник, дитя природы, взлелеянное несчастием, Гурмыжский».
Гурмыжская(принимая письмо). Благодарю вас, Евгений Аполлоныч! Вот спросим у простого человека, он правду скажет. Иван Петрович, хорошо это письмо написано?
Восмибратов. Первый сорт-с! Вот ежели бы кому прошение, уж на что лучше.
Милонов. Но ведь этому письму двенадцать лет; что же теперь с вашим племянником, с его громкой славой?
Гурмыжская. Я вам говорю, не знаю.
Бодаев. Вдруг удивит.
Гурмыжская. Как бы то ни было, я горжусь этим письмом и очень довольна, что нашла в людях благодарность. Надо сказать правду, я его очень люблю. Я вас прошу, господа, пожаловать ко мне послезавтра откушать! Вы, вероятно, не откажетесь подписаться под завещанием? Оно будет готово, я думаю; впрочем, во всяком случае, милости просим.