Рассуждала она, конечно, про себя, но вслух. И был у неё сыночек, тоже жаб, которые все её речи, про себя вслух произносимые, внимательно слушал. Слушал-слушал, и, наконец, стал полноценным жабом.
И вот в один прекрасный день он возьми да и прыгни на свою маму и давай её душить. «А-а-а-а, – кричит Жаба, – жаба душит!»
– Не жаба, а Жаб, – прокряхтел сынок.
– Ты что же на собственную маму покушаешься, сынок? Я ж тебя поила, кормила.
– Вот и выкормила, гордись, – поднатужился сынок и надавил на маму еще покрепче.
«Ох, не буду больше никого давить, – думает Жаба, – дал бы только Господь от сыночка избавиться. Забуду прям, как это делается».
Услышал Бог её молитву и сбросил сыночка с мамочки, то есть силы у того кончились, и он соскользнул на пол и заснул. Обрадовалась Жаба, поскакала вокруг болота и кричит: «Звери мои добрые, я больше никого давить не буду! Обещаю. Это что-то на меня нашло».
Оторопели звери – что такое? Мы уж и сами привыкли всех давить, а тут на тебе, такие перемены намечаются. Да и как Жабе верить? Вчера на неё что-то нашло, сегодня сошло, а завтра – кто его знает? Нет уж, пусть всё будет по-прежнему, будем жить и работать по-жабьему. Так привычней.
А Жаба прям сама не своя.
– Да что вы, зверюшки добрые, нежто вам нравится друг дружку давить да душить? Я вон на себе испробовала, больше не хочу.
А те не слушают. Продолжают друг дружку давить.
«Вот что, – думает Жаба, – буду-ка я с сегодняшнего дня всех обнимать. Авось переймут, научатся». Видит – ёжик. Прыг и давай его обнимать. Тот весь в комок сжался – мол, опять Жаба за своё. А ведь обещала.
– Да нет же, ёжик, миленький, ты меня не так понял. Я не давлю, я обнимаю.
Да только не поверил ей ёжик, свернулся колючим клубком, к нему и не подступишься.
– Что давишь, что обнимаешь – все одно, – проворчал он изнутри своего клубка, – бока болят.
Закручинилась Жаба. Что же делать? Неужели никто ей не поверит, что она изменилась?
Сидит, горюет. А перед ней на ветке берёзы тутовый шелкопряд в кокон заворачивается. Забеспокоилась Жаба: что это он обматывает себя – глядишь, ненароком, удавится.
– Эй, – кричит ему Жаба, – что это ты себя так давишь?
– Уж лучше себя, чем других, – ответил шелкопряд.
– Да ведь так, ненароком, совсем удавишься!
– Да нет, подожди двадцать шесть дней, увидишь, что будет, – сказал и сгинул в своем гробике.