- Спасибо, – пластун посмотрел на
немаленькое красное пятно, оставшееся от паразита, поморщился. – Я
тоже их ненавижу.
- Вот, и у нас с тобой есть что-то
общее, – девушка посмотрела на него и неожиданно широко улыбнулась.
– Видел бы ты себя со стороны, батыр, когда я тебе ее снимала.
Сильно испугался, думал, что не ее, а тебя ножом резать буду?
- Да не… - Дунай пожал плечами. А
что, собственно, скрывать? – Испугался, да. Теперь я тебе верю
полностью. Хотела бы, так прирезала как теленка.
- Это точно. Только оно мне не надо,
светлобородый, ни к чему. Пошли?
- Ну, не поехали же?
- Смеяться после… как это? После
слова лопата?
Дунаю только и оставалось, что пожать
плечами и двинуться вперед, приноравливаясь к темноте, снова
окутавшей его со всех сторон. Да еще и запах этот, к которому никак
не привыкнет нос. Уж чего только не нюхал пока в пластунах, а
глядишь ты, второй раз за неделю пробирает до самых печенок. Не
иначе, как стареть начал, что еще скажешь? И в баню хочется.
Путь до нужного подъема вышел не
очень долгим. За последние несколько дней пластун уже совсем привык
к низкому потолку коридоров, освоился с постоянно нависающей
тяжестью земли и стен. Ох, и изрыта Москва матушка, ничего не
скажешь. Прямо муравейник какой-то, как говаривал про такие места
старик Неждан.
Про муравьев Дунаю слышать доводилось
от маркитантов. Те поговаривали, мол, дескать, в Медведково, там же
где и жуки-медведи есть, водятся муравьи. Огроменные, с крысопса
насекомые, черные, что твоя смоль. Селятся в высоких пирамидах,
собственными лапами сделанными из всего, что попадется.. Мусор,
остатки бетонных конструкций, земля поверху, остовы автомобилей,
что до конца не прогнили. Страшные твари, к которым лучше не
приближаться. Схарчат за раз, а что останется от человека, в
муравейник и утащат, на прокорм детишкам. Вот у тех, баяли
маркитанты, все эти пирамиды сплошь изнутри издырявлены ходами да
коридорами. Прямо как здесь, да в тех местах, что Дунай и Пасюк за
двое суток одолели.
Шли они вперед чуть ли не на слух,
следуя за уверенно двигающейся Айгуль. Глаза к темноте привыкли
быстро, временами пластун улавливал легкие зеленоватые отсветы на
стенах, старых и темных. Не иначе, как светился вездесущий мох,
заползавший даже туда, где его никто и не ожидал увидеть. Под
ногами постоянно шкворчало и лопалось, точь-в-точь как в
подземельях руконогов и сектантов. Вот расплодилось в городе за
сотни лет всякой ползучей гадости, ничего не скажешь. Куда не
сунься, так всюду заметишь панцири жуков и прочей ползучей братии.
Им теперь раздолье: где хочешь, там и живи.