— Клим? — раздаётся на том конце провода ледяной голос Нечаева, а я усмехаюсь и нажимаю кнопку записи разговора.
Пусть я и безумец, пусть порой сам себя пугаю, но мозги мои пока ещё варят.
— Нечаев, что нужно?
Тот недолго молчит, что-то там обдумывая своей тупой башкой, а я вхожу в пустой кабинет. Зажимаю ухом трубку и раскручиваю крышку бутылки.
Напьюсь, ей Богу, напьюсь. Если алкоголь вообще сможет взять меня сегодня.
— Маша у тебя? — наконец-то формирует чахлую мысль, а я глотаю горький алкоголь, растягиваю паузу. — Клим! Не молчи! Она у тебя?
— Да. Волнуешься о своём цветочке?
— Ты… если один волос упадёт с её головы! — ярится, забавляя меня запоздалым беспокойством о судьбе дочери. — Клянусь, я закончу начатое тогда, я урою тебя, гнида.
Как страшно, уссаться можно.
— Ты продал свою собственную дочь, — напоминаю, рассматривая комнату через хрусталь тяжёлого стакана. — Променял на свой бизнес. И после этого ты звонишь мне и угрожаешь?
Честно, мне даже интересно, что творится в голове этого недоноска.
— У нас был уговор, — выплёвывает сгустки истерики. — Ты поставил меня в невыносимые условия. Ты вынудил меня!
Какая драма, а я прямо опереточный злодей. Если верить Нечаеву.
— Я дал тебе время. Целую ночь, Нечаев. Помнишь? За ночь ты мог сделать, что угодно: найти деньги, увезти подальше Машу, спрятать её, прислать ко мне киллера, взорвать мою машину... — перечисляю всякие варианты, хотя это и не в моих интересах. — Пустить себе пулю в лоб, в конце концов. Но ты выбрал то, что выбрал. Ты спас свой бизнес. И продал свою дочь.
— Подонок.
— Мы это уже обсуждали, — допиваю виски и наливаю себе ещё порцию.
Гулять так гулять.
— В какую глубокую и тёмную задницу ты запихнул свою совесть? Теперь метаться поздно: Маша останется у меня. Разговор окончен.
Кладу трубку, бросаю телефон на стол и, перевернув полупустую бутылку вверх дном, заливаю разбитую до крови руку.
7. 7. Клим
— Клим, кончай бухать, — просит Арсений, а я допиваю очередную порцию виски и, хорошенько размахнувшись, бросаю стакан в стену.
Стекло разлетается мелким крошевом, с противным звоном опадает на пол, усыпая его радужными осколками. А я откидываюсь не спинку кресла и пялюсь в одну точку над плечом Арсения. Он убирает медленно от головы руки и косится на меня так, словно увидел своими глазами, как я откусываю голову девственнице.