Ваче успевал даже присматривать за Вардуи, Вардуи все так же общалась с родственниками, соседями и пела. Раз в день Ваче кормил ее абрикосами с рук, которые та покорно ела, не открывая глаз, и поил водой из родника. Когда ее поили, она иногда открывала глаза, холодно благодарила и снова впадала в транс. С каждым днем она становилась все прозрачнее, воздушнее и будто моложе.
Дни и ночи они не считали – главное было захоронить всех.
Почти на самом дне кучи, когда работа уже близилась к концу, Гурген обнаружил сильно объеденный крысами скелет ребенка четырех-пяти лет. Он приподнял его, чтобы положить на уже не раз обновляемые волокуши, и тут что-то заметил на правой кисти скелета. На том, что оставалось от безымянного пальца, болталось колечко. Косточки отваливались одна от другой, но эта кисть держалась. Гурген присмотрелся: это крохотное серебряное колечко с волнистым узором он подарил своей Нунэ! Сомнений быть не могло – перед ним было то, что оставалось от его дочки. Он сел на камень и некоторое время так сидел, держа в своих руках кисть дочери, больше не обращая внимания на шуршанье подбирающихся крыс.
Осторожно положив останки на волокуши, он, как в полусне, потащил их наверх.
У дома тетушки Вардуи он услышал вдруг ее пенье:
Баю-бай, идут овечки,
С черных гор подходят к речке,
Милый сон несут для нас,
Для твоих, что море глаз,
Усыпляют милым сном,
Упояют молоком.
Гурген остановился и сел, прислонившись спиной к глиняному забору, а Вардуи продолжала петь:
Богоматерь – мать твоя,
Сын ее – хранит тебя.
В церковь божию пойду,
Всех святых я попрошу,
Чтоб распятый нас хранил
И тебя благословил.
«Чтоб распятый нас хранил и тебя благословил» – бормотал снова и снова Гурген, вытягивая волокуши. Он добрался до кладбища, бормоча и напевая что-то невнятное, и Ваче на него посмотрел с тревогой.
– Дочь моя, – давай похороним отдельно! – попросил Гурген.
Ваче только кивнул и снова взялся за лопату.
Трижды Ваче закапывал его, но каждый раз только до шеи, зачем-то оставляя голову.
– Ваче, – спрашивал он его, – зачем голову оставляешь? – Я ведь умер!
– Так видеть-то ты должен? – удивлялся Ваче.
Гурген вставал, земля осыпалась, и Ваче снова начинал его закапывать. И снова, когда земля доходила до шеи, Ваче удовлетворенно откладывал лопату и закуривал трубку.