запрыгает счастливое народье:
монро, старушки, что годами нафталинены,
и, – султанов – целый караван…
В сем громком, псевдокарнавальном буйстве
покинет в танцах стойку бара нафталином ароматная толпа,
открыв лицо по-настоящему счастливое,
на коем – широко распахнуты и столь удивлены глаза,
улыбка обладателя чьего – столь искренна,
что лишь подумается – он здесь – в первый раз, —
он верит маскам и веселию поддельному, —
фальшивой музыки звучание оркестрами он слышит,
за маскарадом, что вокруг него, не видит —
ни зависти, ни лжи, ни низостей гримас…
Восторженно смеясь всему, что видит,
совсем ребенок – нет ему и двадцати,
вдруг с места встать решит, —
счастливый жизни бара новичок и – сразу всем ответит —
на все вопросы: и о счастьи, и о жизни, о – любви… —
болезнью неизвестной изуродованным телом
он медленно – за полушагом – шаг,
все так же улыбаясь – серпантину,
танцующим старушкам, что в мешки наряжены, —
рукой помахивая всем – словно друзьям —
пересекает бар, одетый в маскарадный полухлам…
И, глядя на счастливое лицо,
глаза, распахнутые удивлением восторга,
забудете о нафталиновых монро,
старушках и султанов караванах,
и звуки, что ненастоящего священника
гитара ненастроенная выдает —
не будут слишком посторонними казаться —
пусть будет это всё, – дарящее тепло
кому-то, кто в нём столько лет нуждался…
пусть будет, если кто – то счастлив им —
ненастоящим карнавалом, для кого – то —
единственным, и потому – таким родным…