Дед приходил в себя трижды.
Первый раз ему запомнился кратким набором слайдов. Крик — «Эй, у
нас тут живой! По спискам не проходит!» и повсюду дым. Сил не было
даже мычать.
Второй раз старатель пришёл в себя, когда с него сняли
химическую маску, из-за которой он едва не захлебнулся рвотой.
Интоксикация его организма была сильнейшей. Стимулятор попался с
изъяном или стандартная дозировка была превышена — неизвестно.
Препарат был трофейным, из чужой аптечки и когда вкалывал его себе
Дед знал, что сильно рискует.
Просто на фоне остальных рисков, этот конкретный, казался чем-то
не особо весомым.
Третье пробуждение вышло осознанным. Лимфатическая система,
усовершенствованная биотическими клетками, спасла старателя.
Справилась с интоксикацией там, где другой человек уже бы умер.
Осматриваясь и морщась от головной боли, очнувшийся от
беспамятства Дед приподнялся и обвёл помещение взглядом. Он лежал
на старом матрасе, прикрытый застиранной, покрытой жёлтыми пятнами
простыней. Прямо на полу.
В помещении было натоплено, душно. Пахло лекарствами и потом. По
правую руку кого-то рвало...
Больница. Медицинский сектор. Но не община — понял он. В родных
тоннелях нет таких стен, исцарапанных чьей-то дурной рукой и
покрытых странными надписями. Нет закопченного потолка и идущих
вдоль стены труб.
И нет столь плотного духа, который остаётся после долгого
горения топлива.
Общину тоже сопровождают дурные запахи. Но там они иные.
Нечистоты жилых улиц и въевшийся в стены дух сработавшей плазмы. Он
напоминает жжёный металл, а не отдаёт химикатами.
Вытащив из руки иглу капельницы, старатель со стоном поднялся.
Матрасы лежали вдоль стены, а на них народ разной степени
покоцанности. Пока он поднимался на ноги, рана, оставленная на его
руке мучителями, напомнила о себе пульсирующей болью.
Сосед слева с перебинтованной ногой спал или был в отключке.
Сосед справа блестел открытыми глазами сквозь щёлку в бинтах. Его
лицо и голова были плотно забинтованы и покрыты медицинским гелем.
Осталась лишь дырка на месте рта и щель для глаз. Сквозь дырку были
видны разбитые и посечённые губы.
— Где это мы паря?
Старатель задал вопрос и не узнал собственного голоса. Сиплый,
слабый, отдающий дрожащей хрипотцой. Словно у бандита до имперской
эпохи, просидевшего в тюремных застенках всю свою жизнь.