Мой мир сузился до размера этой маленькой, такой чужой комнаты. Обняв себя за колени, я с тоской смотрела в окно – там уже сгустились сумерки, обещая приближение тьмы. И вновь было темно у меня на душе – так темно и тоскливо, что хотелось рыдать. Сердце и душа рвались к Тимуру, к нему, лишь к нему. Как он там? Жив ли, цел? Когда вернется? Я сжала веки, и по моим щекам побежали горячие потоки слез.
Не имело значения, когда мой муж вернется. Я была полна решимости дождаться его.
5. ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я просидела в одиночестве до позднего вечера – мама, заглянув ко мне на секундочку, сообщила, что ее ученик ушел. Из последних сил сдерживая свои физиологические потребности, я стремительным шагом ворвалась в ванную комнату. Маши здесь, к счастью, уже давно не было, зато остался ужасный запах после нее – смесь рвоты с алкоголем. Тот, кто хотя бы один раз унюхал такое, понимает, какое зловонье там стояло. Брезгливость окутала меня, и я ощутила тошнотворное состояние. Если бы здесь была поблизости прищепка, я бы без промедления нацепила ее на свой нос. Жаль, что я не могла выключить свое обоняние.
Мне пришлось заставить себя остаться здесь, чтобы заняться своей гигиеной. Я ужасно ощущала себя – в первые дни менструации, как и обычно, из меня выходило слишком много крови, что обессиливало меня. Наконец, спустя 15 минут я, изможденная, так нуждающаяся в заботе, медленно побрела в свою комнатку. Проходя мимо зала, я заметила развалившуюся на диване Машу – она, прямо в одежде, спала, издавая храп. Это было ужасное зрелище, соединяющее в себе два чувства – злость и бессилие что-либо сделать с этим. По опыту с папой я знала, пока человек сам не поймет, что творят его пьянки, пока он сам не примет решение отказаться от этого, бесполезно тащить его. Неблагодарное это и крайне разрушающее тебя дело. И все же, часть меня, по-прежнему хотела быть спасительницей. Несмотря ни на какие доводы рассудка.
Я пошла дальше – с маминой комнаты раздавалась тихая, полная тоски, колыбельная и жалобный плач Стасика. Сердце мое болезненно сжалось, отчего к глазам подступили горькие слезы. Вот они – невинные жертвы палача. Палачу все равно, его все устраивает. И лишь его жертвы плачут от боли, стонут от ран, нанесенных им. Я знала, что во мне, жившей в такой обстановке с самого детства, тоже есть жертва. У всех в нашей семье были свои роли. Но я каждый раз боролась с тем, чтобы не быть этой жертвой. Я вытаскивала себя, мотивировала, обещала себе светлое будущее. Но, как трудно же, порой, это было делать! Когда ты одна, когда страшно, непонятно. И сейчас я снова была одна.