И пора было уже возвращаться и не хотелось. Сказка была здесь. Для сына и для меня тоже. Живая сказка. И ничего другого в тот миг не хотелось, не желалось. Мы были счастливы.
Но возвращаться нужно было и мы решили придти сюда снова на следующий выходной. Этих первых впечатлений было предостаточно.
– Папа! Ты отправляешься в сказку?
– Да что ты, сынок! Какая сказка? Сказку мы сегодня своими собственными глазами видели.
– И ещё увидим!
– И ещё увидим, непременно.
И в следующее воскресенье мы были здесь же. И что же мы видим? Мы видим, что паровоз наш будто бы не на прежнем месте. Не то, чтобы очень для глаза заметно, но мыслию закравшеюся очевидно.
И теперь мы были в другой одежде – попроще, чтобы можно было лазить. И вот, мы приблизились. И вот, мы залезли. Да, мы оказались внутри. Но будто бы кто-то невидимый сам пригласил нас к себе. Я смотрел на рычаги и приборы. Простые рычаги и приборы. Это были достаточно древние рычаги и приборы. Наверное их нельзя было и назвать «рычаги и приборы». Но я не знал настоящего названия их и просто смотрел. Мы вдвоём смотрели.
И вдруг этот невидимый, который будто бы сам пригласил нас к себе, тихо сказал:
– Можете потрогать всё это. Не бойтесь, дотроньтесь до меня.
И в этом голосе, в этой интонации я уловил тоску одиночества и забвения. Это был истосковавшийся голос по человеческим рукам, кому верой и правдой служил он. Весь без остатка отдавал себя.
Мы не содрогнулись. Я, взрослый человек, не содрогнулся. Но я понимал, что это не сон. Мой же сынок чувствовал себя здесь главным. Уж он-то понимал, где он находится. Или в чём. Он находился в сказке, поэтому ничего удивительного для него здесь не было. И ему не нужно было приходить в себя, как мне. Не нужно было думать о том, что сказать.
– Ты из сказки, старый паровоз?
– Из сказки. – Подтвердил паровоз.
– Можно я буду называть тебя ПАРОВОЗ-ПАРОВОЗ-ПАРОВОЗИШКО. Ты же такой маленький. А у меня знаешь какие есть? У меня есть осевые схемы два-четыре-два, один-пять-ноль. А ты всего лишь ноль-три-ноль.
– Можно. Называй меня так. – Согласился паровозик.
– Но мы тебя всё равно больше всех любим, потому что ты наш добрый старичок, правда? Давай! Давай мы будем с тобой играть. Я буду машинистом. Папа будет диспетчером…
Мне нечего было сказать в ту минуту и я просто со стороны наблюдал за происходящим, слушал эти не имеющие смысла диалоги, которые не раз уже слышал. Однако… Однако своими невежественными мыслями по поводу невсамделишной ситуации я оскорбил того, к кому в гости мы, собственно, и пришли.