для меня!
– Знаю: любовница, девочка по вызову…
Голова вдруг загудела так, будто по ней ударил палкой самурай, в груди сдавило.
– Что ты несешь! Ты никогда для меня не была любовницей, ты – любимая женщина!…
– Спасибо… – она быстро зашагала к выходу.
– Куда?
– В отель…
– Но ты же не найдешь сама.
– Найду…
Он выскочил вслед за ней на улицу… Ну, ладно, – подумал, останавливаясь, – черт с тобой, я не мальчик, чтобы за тобою бегать! Боже мой, и к кому приревновать – к несчастной Нине Игоревне!…
Ее удаляющаяся фигура мелькала среди прохожих. «Только бы в правильном направлении пошла, а то ведь заблудится, дура! Ну не дура ли? Ох, дура!… Вот тебе и тонкие чувства!» – в том, что она ориентируется отвратительно, он уже убеждался не раз, и в Риме, и здесь… Ну так и есть, черт дери! – Свернула в противоположную сторону и исчезла в переулке, и уже одни чужие лица и фигуры… так они и в аэропорт опоздают!
То ли легкий ветерок прошел по редким волосам, то ли ужас послеобеденного кошмара услужливо всплыл: ему вдруг показалось, что он ее больше никогда не увидит, а старый Казанова, заманивающий ее неизведанными сладостными пороками, захихикал над ухом… Он рванулся вперед, отбрасывая бред (догнать бы и просто надавать по попке!), сначала быстрым шагом, но явно недостаточным, чтобы настичь, и, ненавидя себя и ее, бросился бегом: она успела уйти уже далеко. Десятки, сотни счастливых людей с удивлением оглядывались на тяжело бегущего немолодого мужчину с мечущимися несчастными глазами. В переулке он ее не увидел: лишь чужие улыбающиеся счастливые лица, он бросился вперед и стал громко звать ее по имени…
Наконец выскочил на небольшую площадь с каменным человеком на постаменте, и тут в грудь ударила острая раскалывающая боль. Остановившись, он зашатался, сделав несколько шагов, ухватился за постамент, тупо, непонятно зачем вчитываясь в латинские буквы: «G O L D O N I», и стал оседать, а через комнаты, распахивая двери, спешит к нему Нина Игоревна в домашнем халате, протягивая чашку чая на блюдечке…
Откуда-то издали доносились голоса встревоженных итальянцев: «Il medico!… Il medico!…», а он уже чувствовал, что ему становиться все покойней и веселее.
……………………………………………….
– Милый, милый, что с тобой! – пыталась она докричаться, но лицо его было мраморно-белым, и глаза закрыты. Она приподняла веко: черный зрачок расползался, разливался, истончая радужный окоем.