Смешно было, когда мама, придя меня проведать и увидев, что я начинаю ей писать, поскольку не могла говорить, в свою очередь тоже взяла карандаш… Как мне ни было больно, я не могла сдержать смех. «Я же не глухая! – пишу ей. – Можете говорить!..»
Замечу, что к родителям мы с сестрой, как было принято в нашем селе, обращались на «вы». Впрочем, до четырех лет я всем говорила «ты», но когда папа приехал из армии в отпуск, то заставил меня «выкать» взрослым. И как я ни протестовала – обыкновенно, по-детски: падая на глиняный пол и визжа, – меня сломали. Пригрозили, что не станут разговаривать со мной, если буду «тыкать». Наверное, с тех пор отец слышал от меня только «вы», я не называла его папой…
Но вернусь к Любе. Она не слыла красавицей – можно сказать, была даже дурнушкой. Прыщавое лицо, особенно когда Люба волновалась, покрывалось еще и розовыми пятнами. Нечеткие черты дополняли невыразительные глаза и крупноватый нос. Зато фигурка была та, что надо, особенно ножки, которым я очень завидовала. Мы с Любой даже измерили обхват ее икр – 32 сантиметра. А у меня только 28!
В школу я шла мимо Любиного дома и всегда заходила за ней. У Любы был еще младший брат, а отца не было. Жили они очень бедно. Но когда мы учились в седьмом классе, ее мать снова вышла замуж. И у них родился ребенок. Что меня поразило, так это вид Любиной матери после родов. Она стала такой молодой! Я вглядывалась в ее лицо – оно было просто девичьим, свежим, каким-то вдохновленным. Я не могла отвести от нее взгляд. Но в семье ничего не изменилось к лучшему. Как и раньше, только в день зарплаты на столе появлялись колбаса, консервы, конфеты, печенье и другие деликатесы. Всегда в этот день была и водка. Все съедалось очень быстро, и до следующей получки семья жила впроголодь. Люба часто подкреплялась у нас, поскольку моя мама со святой верой выполняла завещание своей матери, а моей бабушки: «Никого не выпускай из дому, не накормив».
Кажется, у поколения, пережившего голодовку 1933 года, культ еды остался в крови. Мама рассказывала, что из детей в ее семье выжили только двое: она и старший брат Фанасько. Ей тогда было четыре года, и она целый день «паслась» на калачиках. Это такой сорняк – растет во дворах; после цветения на нем завязываются вполне съедобные маленькие семечки, похожие на зеленые сплюснутые горошины с перекрестными бороздками. Эти калачики и спасли малое дитя. Бабушка говорила маме, что считала настоящим чудом, когда ей, такой тщедушной, удалось выжить, а более крепкие дети умерли. Бабушку тоже тогда чуть не отвезли на кладбище. Тощая, ослабленная, она полулежала возле дома на завалинке, закрыв глаза, и ребята-активисты, собиравшие умерших в бричку, уже взяли ее за руки и ноги…