Женщина кричит. Слов не слышно. Видно лишь, как синими дугами вздуваются жилы на ее бледной шее. Пятно бордового цвета расползается по снегу, почти касаясь ее голых коленей.
Остервенелое выражение лица и истошный крик – все это плывет в плавящемся от пожара зимнем воздухе.
Пятеро мужчин в фашистской форме наставляют на нее черные отливающие оранжевыми отблесками огня ствола винтовок.
Позади стоят люди, родные люди, жители этой деревни, бок о бок с которыми она выросла. Кто-то отворачивается. Кто-то плачет. Кто-то уже плетется прочь. Кто-то пялится на нее, как на диковинку. Все они мираж… всего лишь мираж.
По изображению плывут помехи – эта запись затерта почти до дыр, да и изменение файла не прошло бесследно.
На соседних экранах разыгрываются другие сюжеты. Некоторые тоже повреждены и то и дело прерываются помехами. На ближайшем экране идет еще одна история: двое инквизиторов тащат за руки молодую женщину. Она кричит, сопротивляется.
Женщина одета в дорогие ткани; ее волосы, судя по всему, были хорошо уложены под чепцом, но теперь светлые волнистые пряди выбились и липнут к вспотевшему лбу.
Женщина тянет руки к кому-то в дальнем углу комнаты.
Там, отвернувшись, стоит мужчина. Он крестится, а потом подносит к морщинистым, искусанным губам громоздкое распятие, что висит у него на шее.
На экране слева средних лет хирург оперирует безнадежно раненного солдата. Ветер воет, сотрясая стены военно-полевого госпиталя. Мигает слабый свет.
Мужская рука тянется к пульту управления. Одно нажатие крупного, жилистого пальца – и гаснет первый экран.
«Файл удален».
Второе нажатие – и вот уже нет средневековой женщины и ее престарелого мужа.
Третье – исчез перепачканный кровью халат хирурга.
Еще нажатие, еще одно – и наконец все экраны молчат. Черные глазницы мониторов отражают лишь красивое, скуластое лицо Сизифа.
«Файл удален».
Черный костюм сидит на нем отлично. Воротничок немного душит и натирает кожу. Сизиф всегда усмехается, когда чувствует это. Столько времени прошло, а ему все кажется, будто что-то может натирать его давно не существующую кожу.
Закончив удалять файлы, Сизиф откидывается на спинку стула. Он оглядывает свой кабинет, который так и не стал ему домом. На столе стоит чашка с недопитым кофе. Сизиф берет ее и выливает содержимое в цветочный горшок, стоящий тут же, возле кипы бумаг.