Все изменится, все меняется уже в эту конкретную секунду. Кольцо разбивается на группы, а группы начинают расходиться по одному, и я замечаю, что Тереза Грасс и Морган Делл уже идут по газону к улице. Каждая идет, опустив голову, со своими родителями, и ни одна ни разу не обернулась. И тут до меня доходит, что они с нами и не праздновали, я не видела в нашей компании ни их, ни Элеонору Рана, ни Энни Хан, вообще никого из исцеленных девочек. У меня почему-то сжимается горло, хотя так все и должно быть. Всему приходит конец, люди идут дальше и не оглядываются назад. И правильно делают.
Я замечаю в толпе Рейчел и бегу к ней. Мне вдруг страшно хочется оказаться с ней рядом, чтобы она взъерошила мне волосы, как делала это, когда я была совсем маленькой, и сказала: «Ты отлично справилась, Луни». Луни – это прозвище, которая она выдумала для меня в детстве.
Странно, но у меня перехватывает дыхание, я с трудом выкрикиваю имя сестры:
– Рейчел!
Я так счастлива ее видеть, что готова расплакаться, но этого, естественно, не происходит.
– Ты пришла.
– Конечно пришла, ты же моя единственная сестра, не забыла? – Рейчел улыбается и передает мне букетик маргариток, небрежно завернутый в коричневую оберточную бумагу. – Поздравляю, Лина.
Чтобы не кинуться к ней на шею, я утыкаюсь носом в букет и делаю глубокий вдох. Секунду мы просто стоим и смотрим друг на друга, а потом она протягивает ко мне ладонь. Я уверена, что сейчас она в память о старых временах обнимет меня за плечи или хотя бы пожмет руку, но она просто откидывает с моего лба мокрую прядь волос.
– Как неопрятно, – говорит она, по-прежнему улыбаясь, – ты вся потная.
Расстраиваться глупо и будет это как-то по-детски, но я действительно ожидала другого.
– Это из-за мантии, – говорю я и понимаю, что проблема наверняка именно в мантии, это она не дает мне дышать.
– Идем, – говорит Рейчел, – тетя Кэрол хочет тебя поздравить.
Тетя и дядя вместе с Грейс стоят на краю поля и беседуют с миссис Спринджер, моей преподавательницей истории. Я иду рядом с Рейчел, она всего на пару дюймов выше меня, и мы идем в ногу, но расстояние между нами добрых три фута. Рейчел молчит. Я догадываюсь, что она уже хочет поскорее вернуться домой к своей повседневной жизни.
Я позволяю себе оглянуться. Не могу удержаться. Девушки в ярко-оранжевых мантиях похожи на язычки пламени. Все одновременно уменьшается в размерах и стихает. Голоса сливаются и становятся похожи на белый шум океана, который постоянно фоном звучит на улицах Портленда и его уже никто не замечает. Все замерло и приобрело четкость, как на обведенном черной тушью рисунке, – застывшие улыбки родителей, ослепляющая фотовспышка, открытые рты, сверкающие зубы, блестящие черные волосы, темно-синее небо и безжалостный свет. Все тонет в этом свете. Картинка настолько отчетливая и безупречная, что у меня не остается сомнений – она уже стала воспоминанием или сном.