Не играть Гурченко не могла вообще. Все однажды увиденное в ней отложилось и хранилось в каких-то ячейках ее памяти. Перечитайте ее книгу «Мое взрослое детство» и еще раз подивитесь цепкости взгляда и вместительности памяти, сохранившей каждую подробность – вплоть до мельчайшей детали, которую мы с вами и не заметим.
Она на всю жизнь усвоила уроки своего обожаемого папы: «Папа все нес в дом. И железки, и дощечки, и гвоздики – „усе у доми хай будить про всякий случай“». Очень любила его изображать: «Як идешь по улице, смотри униз на землю. Можа, якая провылка или гвоздок попадеть – усе неси у дом, моя птичка. У хазяйстви усе згодится, усе нада иметь про всякий случай…» Она этот принцип использовала в своем актерстве: все, что видела, могло пригодиться и заботливо откладывалось в ячейках ее памяти. Из этого, случайно подмеченного, рождались ее роли. Оживить эти воспоминания, сделать их видимыми для окружающих ей было легко: природа наделила ее подвижным и гибким актерским аппаратом. «Актерская природа вибрирующая», – напишет Люся позже, имея в виду эту постоянную готовность своих струн отозваться, зазвучать, воспроизвести некогда услышанную мелодию жизни, а одновременно – и прокомментировать ее, и преобразить, и авторизовать.
Я много раз с ней встречался – у нее дома, на съемках, на репетициях, на неформальных «прямых линиях» и «деловых завтраках» в редакциях «Известий» и «Российской газеты». И каждый раз она была другой – такой, какой хотела или какой требовала от нее выбранная в тот миг «роль». За час ее рассказа «про жизнь» мы могли видеть в ней и вальяжную диву-звезду, и подростка-непоседу с харьковским выговором; она становилась то мамой-аристократкой, то папой-рабочим, то Клавдией Шульженко, Леонидом Утесовым, Лолитой Торрес, Александром Ширвиндтом, Виталием Вульфом… Не только мастер в своей профессии, но и ее, если хотите, философ, она впитала в себя своих киногероинь, ответно передавая им частицы собственного опыта, знания о жизни, понимания мироустройства. Это была идеальная лаборатория, где никогда не прерывались таинственные алхимические, только ей подвластные процессы претворения жизни в искусство.
Многие это принимали за неискренность. На самом деле это свидетельство актерской гениальности. Из такой актрисы можно было лепить что угодно – о более пластичном «материале» режиссеры не смеют и мечтать.