И чтобы скрыть свою улыбку, Ртищев – он не любил Никона, – поднял чашу…
– Разбойный приказ завален грамотами о разбоях и татиных делах… – продолжал Матвеев. – Такого разбоя, как теперь, на Руси словно никогда ещё не было: жгут, грабят, убивают везде. И на Москве по ночам пошаливать стали крепко. Посылаем сыщиков наших дознаться обо всём, так от них города и деревни стонут хуже, чем от татей да разбойников. Пытают, жгут на огне, головы рубят, деньги вымучивают, а уедут, так там, где одна воровская шайка промышляла, начинают промышлять ещё две. Как можно вывести разбой, когда разбойничье дело для воеводы и приказных первое лакомство? Сколько раз пробовали передать его губным старостам – нет, воеводы ни за что из рук выпустить его не хотят…
– А губные старосты из другого теста деланы, что ли? – усмехнулся князь. – Тех же щей да пожиже влей…
Тем же воеводам часто царь наказывает при сборах денег народ от его выборных да от богатых мужиков-горланов охранять. Так вор вора и стережёт – ха-ха-ха!..
– Так то-то вот и есть…
– Вся беда в том, что нету в правительстве руки твёрдой… – сказал Долгорукий. – Вот сейчас завозились донцы – пошли туда ратную силу да ударь так, чтобы они об этих своих вольностях на веки вечные позабыли. А у нас государево жалованье посылают. И не совестно!.. Ведь это просто-напросто дань. И кому же? Беглым холопам!.. Вот я тогда повесил Ивашку Разина, и сразу хвосты поджали и воевать стали.
– А отрыгнулось вот теперь… – тихо вставил Ордын, глядя своими лучистыми глазами на узоры своей золочёной торели. – Кто знает, может, Степан за брата и поднялся?…
– И опять ударь, да так, чтобы только мокро осталось… – стукнул князь по столу своим жилистым волосатым кулаком. – Тут выбору нет: или меня на кол, или я его на верёвку…
Он вдруг поднял голову и прислушался, затем быстро встал, решительными шагами вышел из шатра и остолбенел: его старый Стигнеич, прислонившись к корявому стволу могучего дуба, сладко дремал, а у самого шатра тёрся, глядя по вершинам деревьев, татарин Андрейка, стремянный Ордына.
– Тебе что здесь надобно? – грозно крикнул князь. – А?
– А вон, бачка, кречет тут чья-то всё летает, бачка… – заулыбался всеми своими белыми зубами татарин. – Может, твоя, бачка, кречет. Вот сичас тут на дубу была, бачка.