Парусник уже оттащили в завод, и жизнь Олега была поделена – двенадцать часов на вахте на пустом развороченном рабочими паруснике и двенадцать свободных. Олег сам договорился с напарником. Его вахта была с шести утра до шести вечера. Механик был только счастлив, с завода если кто и приходил на борт, так днем в рабочее время, когда дежурил Олег. Но в шесть вечера он, не задерживаясь на борту, торопился через Неву к Лиде.
Если той удавалось к этому времени освободиться в своей технической библиотеке завода, она шла навстречу и встречала его на полпути, часто посередине моста лейтенанта Шмидта, и дальше они шли уже вместе. Шли по набережной, на которой и познакомились.
– А я и раньше любила по набережной гулять, – призналась Лида, – или, если идти куда-то, хоть немного по ней пройти. Тут всегда новые корабли. Флаги бывают интересные.
Два буксира как раз ворочали огромный сухогруз. Флаги у них были замусоленные, с неуловимыми цветами. Красавец сухогруз ворочался тяжело. У причала ткнулись в гранит белоснежные надстройки кормы напоминавшие обычный дом с окнами, где трапы были просто крутыми лестницами, и в одном из пролетов даже сушилось белье. Даже оранжевая спасательная шлюпка выглядела чужеродной. Грузовая палуба была длинной, уходящей куда-то аж за центр фарватера, с открытыми створками трюмов, задранными словно заборы. И где-то вдали посередине Невы виднелся нос судна с небольшой мачтой.
– Завидую я тебе Олег.
Лида остановилась и смотрела на бестолково крутящиеся вокруг судна буксиры.
– Сколько раз видела, и все равно не оторвешься. Уходит вот корабль куда-то далеко. В другие страны. И, может, не вернется.
– Лида! Какие проблемы. Копишь деньги, путевку покупаешь, и езжай хоть в Гондурас.
– Не то, – Лида вздохнула, – здесь, как видишь, уходящий корабль, аж сердце щемит.
– Пойдем лучше к тебе. Будем сердце врачевать.
Олег поднял пакет, сквозь стенки которого просвечивали яркие бока каких-то фруктов, торчало между ручек горлышко винной бутылки.
– Пойдем, Лидусик. Там и про страны поговорим.
– Пойдем…
Лидина комната была большой, метров двадцать. Только из-за высокого, за три метра, потолка размер скрадывался. К тому же комната была заставлена добротной, оставшейся от тетки мебелью. Тяжелый комод, узкое высокое бюро, стол на массивных лапах, даже мебель попроще не казалась чужой: крашенный морилкой под красное дерево фанерный шкаф с маленьким окошком в углу дверцы и сервант из немецкого еще гэдээровского гарнитура. От тетки Лиде осталась и крутая упругая железная кровать с блестящими металлическими шариками на спинке. Чужеродной здесь была разве что большая магнитола на столе.