– Где Человек? – словно заклинание слышал он в ответ.
– Отпустите меня. Сами в подорожной видели, как прописано. Учителем я в Сибирь направлен. Детишек учить. А Человека вашего я случайно встретил. В поезде из Варшавы вместе ехали…
Наступало утро. Рассвет запаздывал. Догоревшие свечи жутко воняли, а за двойным окном уже бодро мел дворник, воркуя суетились на подоконнике голуби и торговцы начинали греметь телегами.
– Дружок он его, – не стесняясь, переговаривались все еще не разошедшиеся бандиты. – Кончать его надо. Пусть знает, как чужие карточки за свои выдавать.
– Не надо, – испуганно попросил портье Барков. – Только не здесь, не в номерах.
И вдруг учитель заплакал.
– Молчать! – рявкнул толстяк, всю ночь бивший его в живот.
Но учитель рыдал безутешно. Всем своим протрезвевшим существом он не хотел плакать на глазах у своих мучителей. Не хотел, а плакал. В безжалостно тягучей тишине Дмитрий Борисович, привязанный в своем кресле, не имея возможности даже утереть лица, плакал так горько, так обильно, что у гориллы, бившей его в живот, тоже невольно покрылись влагой глаза.
– Господа, идемте отсюда, – впервые подал голос один из присутствовавших, – чего руки марать об него.
– Так ведь жаловаться пойдет, гнида, – возразил толстяк, утирая слезу человечности.
– И вправду, оставим его, друзья, – предложил третий. – Там, внизу, на него много охотников. Убивать его здесь нельзя, а уводить больно хлопотно…
– Убивать не стоит, – испуганно подтвердил Барков.
Все примолкли и уставились на лощеного бородача с моноклем. Тот задумчиво трепал бородку, пока, наконец, не обратился:
– Хомяк.
– Слушаю, ваше благородие! – встрепенулся портье.
– Чтоб сегодня же духу его в Москве не было.
Тут совершенно неожиданно волосатый толстяк коротким движением руки нанес учителю удар колотушкой в висок, отправив его в воздушное странствование во тьме.
А Москва тем временем просыпалась. В каждом сонном переулке пробегали одна за другой лошадки, оглашая стуком копыт сонные арки, подъезды и темные зеркала-окна. Как непотушенная сигара, курилась над городом черная фабричная труба. По запасным путям Брестской железной дороги, сонно пыхтя, проплывал паровоз. «Ту-у!» – издавал он хриплый гудок, и тесные рядки голубей ежились на загаженных балках.