— Здорово, ропперы! — громогласно, вызвав гулкое эхо,
поздоровался рыжий. — Митя, поселенца привезли, оформляй.
И с этими словами рыжий протянул в окошко какую-то бумажку.
— Это хорошо, — кивнул дежурный, делая в бумаге какую-то пометку
и возвращая ее обратно. — Больше народу — крепче стоим. А то что-то
в последнее время мало провалилось, мы уже опасаться начинаем. Как
зовут?
Это он уже ко мне обратился, заодно подтягивая большую амбарную
книгу и открывая ее на заложенной странице.
— Бирюков Владимир Васильевич, — представился я.
Сержант сначала посветил мне в глаза, затем тщательно,
каллиграфическим почерком записал в книгу мои данные, не забыв
спросить даже домашний адрес, затем сказал:
— По коридору направо, кабинет номер два. Бочаров Сергей
Геннадьевич вас примет, теперь все вопросы к нему.
Рыжий пожелал мне удачи, попрощался с дежурным, уткнувшимся в
какую-то книжку, и вышел на улицу. А я направился куда велели — в
темный коридор, в конце которого в кронштейне торчала керосиновая
лампа, дававшая тусклый и мерцающий свет. Двери выходили в обе
стороны, так что окон в коридоре не было, свет с улицы не попадал.
Номера на дверях прочитать было почти невозможно, приходилось чуть
не носом упираться в них и еще на цыпочки приподниматься. Кабинетом
номер два оказалась вторая дверь по счету. Я постучал, дождался
ответа «войдите» и соответственно вошел.
— Добрый день, — с ходу поприветствовал меня средних лет
невзрачный и лысоватый дядек в большой не по росту, опускавшейся
почти до колен полушерстяной гимнастерке без погон, но с портупеей
через плечо.
— И вам добрый, — кивнул я, оглядываясь.
Стол под выцветшим зеленым сукном, простой и потертый.
Карандаши. Чернильница. Бумага. Все как из кино — полное ощущение
нереальности.
— Чего озираешься? — буркнул мужик. — Компьютеры ищешь?
— Ну… типа того, — кивнул я. — А то странно как-то, типа в
театре. Или музее.
— Ага, а я тут экспонат, — кивнул он. — Нет тут ни хрена — ни
компьютеров, ни телевизоров. Даже ручек нет шариковых: чернилами
пишем, из непроливаек. И суем в них стальные перья, и ставим на
бумаге кляксы. Бумага, кстати, дерьмо дерьмом, пером из нее аж
щепки цепляются.
Мужик вздохнул, бессмысленно передвинул чернильный прибор,
изображавший рабочего с молотом и колхозницу со снопом спелой ржи,
кривовато отлитых в бронзе, затем спросил, попутно указывая на стул
напротив: