– Знакомы.
Лиза опять обтерла слезы.
– А ты познакомилась?
– С Меревой?
– Да.
– Нет; мы ходили к ней с папой, да она нездорова что ль-то была: не приняла. Мы только были у Помады, навещали его. Хочешь, зайдем к Помаде?
– Я очень рада была бы, Лиза, но как же это? Идти одним, к чужому мужчине, на чужой двор.
– Да что ж такое? Ну что ж с нами сделается?
– Ничего не сделается, а пойдут толковать.
– Что ж толковать? Больного разве нельзя навестить? Больных все навещают. Я же была у него с папой, отчего же мне теперь не пойти с тобою?
– Нет, я не пойду, Лиза, именно с тобою и не пойду, потому что здоровья мы ему с собою не принесем, а тебе уж так достанется, что и места не найдешь.
– Да, вот это-то! – протянула, насупив бровки, Лиза и опять задумалась.
– О чем ты все задумываешься? Брось это все, – говорила Женни.
– Да, брось! Хорошо тебе говорить: «брось», а сама бы попробовала слушать эти вечные реприманды. И от всех, от всех, решительно от всех. Ах ты боже мой! да что ж это такое! И мать, и Зина, и Соничка, и даже няня. Только один отец не брюзжит, а то все, таки решительно все. Шаг ступлю – не так ступила; слово скажу – не так сказала; все не так, все им не нравится, и пойдет на целый день разговор. Я хотела бы посмотреть на тебя на моем месте; хотела бы видеть, отскакивало ли бы от тебя это обращение, как от тебя все отскакивает.
– Чего ж ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка, как вы называли меня в институте, ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может быть, это и лучше.
– Я буду очень рада, если тебя муж будет бить, – совершенно забывшись, проговорила Лиза.
Женни побледнела, как белый воротничок ее манишки, и дернула свою руку с локтя Лизы, но тотчас же остановилась и с легким дрожанием в голосе сказала:
– Даже будешь рада!
– Да, буду рада, очень буду рада!
Женни опять подернуло, и ее бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем.
– Ты взволнована и сама не знаешь, что говоришь, на тебя нельзя даже теперь сердиться.
– Конечно, я глупа; чего ж на мои слова обращать внимание, – отвечала ей с едкой гримаской Лиза.
– Не придирайся, пожалуйста. Недостает еще, чтобы мы вернулись, надувшись друг на друга: славная будет картина и тоже кстати.
– Нет, ты меня бесишь.
– Чем это?
– Твоим напускным равнодушием, этой спокойностью какою-то. Тебе ведь отлично жить, и ты отлично живешь: у тебя все ладится, и всегда все будет ладиться.