– Что?
Герцог гневно метнул глазами и не отвечал, а его адъютант стоял переконфуженный, но статский сановник шепнул:
– Герцог хочет видеть ту картину… ту вашу картину… о которой все говорят.
– Ах, я догадываюсь, – отвечал Фебуфис и откатил подставку, на которой стояло обернутое лицом к стене полотно с новым многоличным историческим сюжетом.
– Не то! – вскричал герцог. – Что изображает эта картина?
– Она изображает знаменитого в шестнадцатом веке живописца Луку Кранаха.
– Ну?
– Он, как известно, был почтен большою дружбой Иоанна Великодушного.
– А что далее?
– Художник умел быть благороднее всех высокорожденных льстецов и царедворцев, окружавших Иоанна, и когда печальная судьба обрекла его покровителя на заточение, его все бросили, кроме Луки Кранаха.
– Очень благородно, но… что еще?
– Лука Кранах один добровольно разделял неволю с Иоанном в течение пяти лет и поддерживал в нем душевную бодрость.
– Хорошо!
– Да, они не только не унывали в заточении, но даже успели многому научиться и еще более возбудить свои душевные силы. Я на своей картине представил, как они проводили свое время: вы видите здесь…
– Да, я вижу, прекрасно вижу.
– Иоанн Великодушный читает вслух книгу, а Лука Кранах слушает чтение и сам пишет этюд нынешней знаменитой венской картины «Поцелуй Иуды»…
– Ага! намек предателям!
– Да, вокруг узников мир и творческая тишина, можно думать, что книга – историческая и, может быть, говорит о нравах царедворцев.
– Дрянь! – оторвал герцог. – Вы прекрасно будете поступать, если будете всегда карать эти нравы.
Фебуфис продолжал указывать муштабелем на изображение Кранаха и говорил с оживлением:
– Я хотел выразить в лице Кранаха, что он старается проникнуть характер предателя и проникает его… Он изображает Иуду не злым, не скупцом, продающим друга за ничтожную цену, а только узким, раздраженным человеком.
– Вот, вот, вот! Это прекрасно!
– Это человек, который не может снести широты и смелости Христа, вдохновленного мыслью о любви ко всем людям без различия их породы и веры. С этой картины Кранах начал ставить внизу монограммою сухого, тощего дракона в пятой манере.
– Помню: сухой и тощий дракон.
– Есть предание, будто он растирал для этого краску с настоящею драконовою кровью…
– Да… Но все это не то! – перебил его герцог. – Где же то?! Я хочу видеть вашу голую женщину!