«О человеке многое можно узнать по тому, как сказывается на нем вид крови и запах…» – размышлял Гай Марий. Он видел, как одни быстро отворачивались и отходили в сторону, как другие стояли в крови спокойно, позволяя пропитаться сандалиям. Иные едва сдерживали тошноту.
«А вот к этому человеку стоит приглядеться повнимательней!»
Он стоял среди всадников – молодой, только вступил в возраст зрелости. Однако нет на его тоге узкой красной полоски. Вот он развернулся и начал спускаться по склону к Форуму. Гай Марий успел заметить, как его светло-серые глаза жадно сверкнули при виде кровавой струи. Но кто же он? И кто бы о нем мог знать? Красив и мужской, и женской красотой сразу: молочная кожа и волосы цвета солнца на рассвете. Словно сам Аполлон показался перед Марием. Но нет, этот взгляд – взгляд человека, знающего, что такое страдание. Разве боги страдают?
В корм второму быку подсыпали еще больше сонного снадобья. Но и этот бык сопротивлялся – пожалуй, сильнее, чем первый. Удар по голове, обычно заставлявший животное покорно осесть, был слабым и лишь разъярил его. Какой-то жрец догадался ухватить быка за мошонку и тем выиграть мгновение для ударов. Молотобоец и жрец с топором ударили вместе. Бык упал, и брызги его крови окропили все вокруг, включая обоих консулов. Спурий Постумий Альбин и его младший брат Авл сплошь были в крови. Гай Марий боковым зрением изучил выражения их лиц, обдумывая последствия такого скверного знамения. Дурного предзнаменования для Рима.
А непрошеные мысли все назойливее, все неотвязнее. Словно вот оно, время, пришло. Настал тот самый миг, что вознесет Гая Мария, сделает его Первым Человеком в Риме. Здравый смысл – много его набралось у Мария за прожитые годы – сопротивлялся. Предчувствия – вздор, подразнят и обманут, отдадут на позор и смерть; так решил бы любой здравомыслящий римлянин.
Ему, Гаю Марию, сорок семь. В шестерку преторов пять лет назад он попал случайно, да и будто в насмешку – шестым, последним в списке. Уже и тогда он не был молод, чтобы пробиваться к консульскому креслу. Без громкого имени, без своры клиентов… Теперь и подавно ушло его время. Утекло, иссякло.
Закончилась церемония, консулы были посвящены. Верховный жрец – великий понтифик Луций Цецилий Метелл Далматик, этот самовлюбленный осел, обожающий роскошь и блеск, выдавил из себя последнюю молитву. Глашатай старшего консула стал созывать сенат в храм Юпитера Всеблагого Всесильного на собрание. Нужно было определить день Латинского праздника на Альбанской горе, обсудить, какие провинции нуждаются в новых правителях. Распределить по этим провинциям преторов и консулов.