В самом деле, не очень боялся за мертвых. Если бы вышел указ, чтобы людям хлеба не есть, пива не пить, – ели-пили бы по-прежнему: то же будет и с этим указом: живые мертвых кормить-поить не перестанут, потому что весь Египет на том и стоит, что у живых и мертвых – хлеб один, одно пиво – плоть и кровь бога Хонзу Озириса, сына Божьего.
– А придется-таки взятку дать Атоновым сыщикам, – продолжал Иниотеф.
Бесстрашие Хнума не нравилось ему: по дурной привычке слишком бойких слуг, он любил пугать господина, чтобы выказать перед ним свою важность.
– Пронюхали, псицыны дети, что в гробнице у милости твоей два Амонова лика не замазаны. «Надо, говорят, осмотреть». А найдут – беда: всё разорят, запакостят, а то и в суд потащат – не развяжешься!
– Как же узнали? – удивился Хнум.
– Кто-нибудь донес.
– Кому бы? Никто из чужих не видал.
– Значит, из своих.
– Это он, он, он, Юбра, злодей, змея подколодная! – всполошилась Нибитуйя. – Говорила я тебе, Хнум: не держи эту язву в доме, сошли его на Красную гору бить камни или каналы рыть в Устьи, чтобы его трясовица трясла, окаянного! Снюхался недаром с Атоновыми слугами. Дело-то какое сделал, подумать страшно, на святых Ушебти руку поднял, безбожник! А ты его милуешь…
– В яму посадил, чего еще?
– Что ему яма, змее! В яме-то еще слаще, чем на работе, бездельнику. Я ведь знаю, Хнум, ты ему от меня потихоньку два каравая хлеба на день выдаешь да пива горшок. Жрет, боров, жиру нагуливает да над тобой же смеется, дрыхнет весь день и песни поет богу своему нечистому, тьфу!
– Да ты-то чего взбеленилась, жужелица? – проговорил Хнум и посмотрел на нее с удивленьем.
Обменялись глубоким взором, и он от нее отвернулся, сурово нахмурился. А Нибитуйя встала и поклонилась мужу низко, в пояс:
– Прости, господин, рабу свою, если что не так молвила сдуру. Лучше моего все знать изволишь. А только боязно, – не утерпела, посмотрела на него опять глубоким взором, – ох, боязно мне за тебя, Хнум! Любишь ты его, балуешь, а он на тебя жало точит, за твое же добро на тебя злобствует, а такая злоба злее всех…
Иний исподтишка улыбался: добился-таки своего – встревожил господ, хотя и сам еще не знал чем: не такая-де птица Юбра, чтобы из-за него тревожиться.
– Ну, ладно, – проговорил Хнум, как бы очнувшись. – Все пустое. Юбру я не со вчерашнего знаю: глуп, как осел, а этого… этого не сделает: верный слуга…