Но как? – спросит меня любой мало-мальский сведущий в психологии гражданин, – это ведь так сложно!
Правильно, – отвечу я гражданину, – Сложно. Но есть у меня один приёмчик. Ему меня обучила моя бабка. Она многому меня научила в моей жизни, прежде чем умереть семидесяти восьми лет от роду, и первое, чему она научила: «Говори всегда правду».
– Иванов! – громогласно произнес я, и образ моей бабки возник предо мною и почему-то подмигнул. Если, конечно, образ может подмигивать… – Иванов, – произнес я. – Мы же ничем не рискует. Не получится ничего – и ладно! Давай запечатаем твои страхи в непроницаемый сосуд и отправим его на самое дно реки сомнения.
– Забвения, – поправил меня Влад. Я смерил его тёплым взглядом.
– Ведь ты знаешь, Иванов, – продолжал я, – что любопытство сильнее страха.
Иванов молчал и блестел глазами.
– Представь себе, Иванов, – развивал я свою мысль, мысленно подмигивая своей бабке (или её образу), – всю жизнь я прожил с тобой на соседней улице, ты это знаешь.
– Знает, – согласился вместо Иванова Влад.
– И всю жизнь, ходя в школу или к тебе в гости, я проходил по мощеному пятачку напротив твоего подъезда. И всю жизнь я показывал тебе пальцем на заложенный брусчаткой люк и утверждал, что там находится подземный ход. Было дело?
– Было, – согласился Иванов, прекратив молчать и заблестев глазами так, что на него становилось трудно смотреть. Маленькие солнечные зайчики заплясали по стенам ивановской комнаты, отражаясь в дрожащем круге воды стакана с чаем.
На диване лежу – но не Обломов,
вроде нигилист – но не Базаров.
Загадка
– Ты что это блестишь? – подозрительно спросил вдруг Влад. – Саш, чего он блестит? – в тревоге обратился он ко мне, – он не должен так блестеть!
– Не должен! – удовлетворённо и с торжественностью сказал Иванов. – Но буду!
– Ты что нам, не веришь?
– Верю. Пока что, – ответил Иванов.
Я продолжал:
– Я даже претерпел официальное замалчивание своей находки. Я написал «в письменном виде» заявку и отнёс её в госзаведение, которое разбирает заявления сумасшедших и отсутствующих свидетелей захоронения Янтарной комнаты. Там меня терпеливо выслушали, не задали ни одного вопроса, и когда я вышел, засунули мою бумагу в папку с надписью «Домыслы шизофреников». Видишь, как я страдал, как мучился!
– Что-то не очень, – Иванов скептически осмотрел меня. Я сделал вид, что не заметил. Действительно, одет я был нетипично для страдальца, а точнее так, как одеваются рыбаки, в шесть утра собирающиеся выехать на рыбалку: в толстый шерстяной свитер, в жёваные старые джинсы. Влад был одет идентичным образом, и отличался от меня только цветом облачения – в общем, мы выглядели как два завзятых рыбака, только без сапог. А, как известно любому школьнику, рыбаки к страдающей половине человечества ещё никому причислить не удалось. Потому что это счастливая половина человечества, просто не всякому дано понять столь специфического счастья.