Сага о Великой Степи - страница 19
Борьбой с пантюркизмом жила царская Россия, жил и СССР, где уничтожали поколения ученых-востоковедов, как косой, косили научные школы, называя лучших людей науки «английскими шпионами»… Вот что такое ярлык «пантюркизма» в России, он до сих пор определяет отношение к тебе общества.
Уже не помнят об Арминии Вамбери, но не забываются плоды его «просвещения».
Интересно тут и другое – геополитика показала тех, кто «ваяет» общественное мнение о тюрках. Я понял, почему мои книги раздражают часть узбеков или туркмен, азербайджанцев или казахов, особенно в среде ученых и власть имущих. У этих людей свой «тюркский мир», своя история, нарисованная Западом, она начинается не с Древнего Алтая. Колонизаторам не нужна правда о нашем народе, не нужны Тенгри, Умай и Аттила, им нужен пантюркизм.
Для них я имею как бы обратный знак, «недостаточно тюркскими» они называют меня и мои книги. Что ж, пусть так… Пока.
…За пантюркизм, к которому не имел ни малейшего отношения, меня уволили из редакции «Вокруг света», когда вышла книжечка «Мы – из рода половецкого!». Опять на улицу! Быстро же окончилась журналистская карьера и началась писательская.
Вернее, осталась писательская, все-таки за спиной стояли два десятка книг и брошюр, написанных в разные годы. Как известно, журналиста и писателя Карамзина в должность историка возвели царским указом, меня – приказом об увольнении из редакции. Я был волен, как ветер, взял псевдоним, точнее, вернул нашу родовую фамилию – Аджи, которую носили дед и прадед. Я считал, что теперь имею право носить ее.
Карамзин читает отрывок из своей «Истории» Александру I в присутствии его сестры Екатерины Павловны во время пребывания императора в Твери в 1811 году. Горельеф работы К. М. Климченко. Ульяновск (Симбирск). 1845 г.
И начал работать над книгой, которая сделала из меня тюркского писателя. Хотя, конечно, можно было побороться, суд восстановил бы в должности, уверял адвокат… Зачем? До следующего очерка или книги? Нет, не та перспектива.
Ходить по судам безработному тюрку скучно, куда интереснее написать «Полынь Половецкого поля», новую книгу: текст ее уже поселился в моей голове. Терять мне было нечего, все отняли. Но остались наблюдения и мысли, что скопились за время поездок по Союзу. Я привык к скромной жизни: кроме авторучки и нет ничего… Этого было достаточно, чтобы написать новую книгу.