Вот и осень… А лето – было ли оно, лето, в её одинокой почти тридцатилетней жизни? Весна – была, да промелькнула так быстро.
Эта маленькая девочка, признавшая её за маму, всколыхнула в душе Валентины всю глубоко запрятанную тоску по материнству, по семейному счастью.
В десятом классе она влюбилась в Серёгу Тимко. Краснела и бледнела, когда он подходил перед уроком:
– Сосновцева, ты алгебру сделала? Дай списать!
На школьном вечере она терпеливо ждала: вот сейчас он её пригласит танцевать. Но Серёга кружил других девчонок, а её не пригласил ни разу. Что ж, вот объявят «белый танец»…
Объявили. И она, замирая от незнакомого холодка под кожей, подошла к Серёге, присела в реверансе. А он изумлённо поднял брови:
– Ты чё – танцевать, что ли, приглашаешь? Меня? Мамзель, ты в зеркало давно гляделась? Пойди и полюбуйся: лучшая бурёнка из колхозу…
Валя убежала под насмешливый хохот парней, обнимающих своих стройных подруг.
С тех пор она запретила себе и мечтать о любви. Ведь полюбить её, ничуть не похожую на длинноногую Барби, никто не захочет. Ну и не надо! И не будет в её жизни шампанского и роз, венчания в храме…
Но эта девочка… Лизонька…
Господи, как же это больно – никогда не слышать: мама, мамочка!..
А как этой бедной девочке сейчас тяжело! Господи, пошли Кириллу красивую и хорошую, достойную его женщину! Только чтобы она полюбила Лизоньку, и Лизонька – её…
Утром Валентина с безмятежным лицом и ноющей болью в груди вошла в поликлинику, не глядя по сторонам, сняла пальто, чтобы сдать в гардероб.
Кто-то перехватил пальто из её рук:
– Позвольте, я сам.
Перед ней стояли Кирилл и Лизонька. Красные припухшие глаза выдали Кирилла: похоже, и он сегодня почти не спал.
Девочка протянула к ней ручки:
– Мамочка, ну куда же ты ушла? Пойдем домой!
– Лизонька, мама поработает – и придёт домой. К нам домой, – сказал папа. И взглядом спросил: придёшь?
Она помедлила, еще боясь поверить. И тихо-тихо сказала:
– Приду, доченька… Вы пока идите…