- А вы, значит, знахарка? – вступил в беседу дедок, до того молчавший.
- Так и есть, - я важно кивнула.
- Молоды вы больно…
- Бабка учила…
Он пошевелил вялыми губами и поинтересовался:
- А вот у меня спина болит… чего посоветуете?
Я покосилась на парня, который так и застыл, повернувшись к окошку. Правою рукой за шаблечку свою держится. А в левой – кошель худосочный сжимает.
- Так это надобно знать, как болит, - важно ответила я. – Тянет аль ноет? Или стреляет? И куда отдает? В подреберье? Или, может, вниз…
Старик вновь губами пошевелил, но ответил…
Так мы с ним и проговорили к обоюдному удовольствию до самого вечера. А поутру, когда пришла пора возку отправляться, то выяснилось, что давешний парень решил не ехать.
Верно, зелье мое принял.
И правильно, глисты – дело такое… чем раньше спохватишься, тем оно легче повывести будет. Вон, в нашей-то деревне их все гоняют, да по два разы на год, оттого и нету в Барсуках этаких заморышей.
3. Глава 3. Где речь идет о столице и Академии.
А столица мне не по нраву пришлась.
Не спорю, город, конешне, большой, аж занадто, да только и какой-то неустроенный. Вот у нас, в Барсуках, пусть дороги и не мощеные, да ровные, чистые, убирают потому как с них и коровьи лепешки, и конские яблоки… и траву мужики по обочинам косят, не ленятся.
Туточки травы не было. Да и как ей быть, когда кругом один камень?
Дымно.
Суматошно. Грязно. Дома в черноте какой-то, в копоти. Воздух спертый, вонючий. Я аж сперва спужалася, что дышать не сумею.
Ничего, задышала.
Только нос платочком прикрыла, потому как шибало смрадом крепко.
На окраинах столицы растянулись мастеровые слободки. Тут и кузни стояли, и пекарни, и гончарные мастерские, где будто бы делали посуду особую, легкую да звонкую, да крепости небывалой… тяжелыми черными горбинами вытянулись скотные дворы и бойни, от которых шел особо мерзотный дух, привлекая всех бродячих собак окрест.
О бойнях и мастерских мне рассказал старичок.
Он отодвинул желтую тряпицу, каковая висела тут заместо шторки, и показывал, что одно, что другое… возок уже не летел – ползл. И все одно тряслася по горбылю. И тряска эта отзывалась во всем моем теле, а особливо в нижней его, неделикатной части, которую я всю об лавку пооббила…
- А вот там, сударыня Зослава, малый рынок - старичок именовал меня со всем почтением, видно, пришлась по нраву мазь, по бабкиному старинному рецепту сделанная. И пусть сперва к ней Михайло Егорыч отнесся с немалым подозрением, в пальцах баночку крутил, нюхал, то одной ноздею, другую пальчиком зажимая, то другой, то обеими… мазь-то пахла хорошо, воском да перепель-травой, которую мы с бабкой на полную луну собирали. Тогда-то трава в самой силе своей, и пахучая, что диво… запах ее и вонь бобровой струи перешибает.