– Иосиф Михайлович, ну я понимаю, «старая гвардия» на вас ополчилась – они привыкли к поклонению и обожанию, а вот Танечке-то Шмыге что надо? Вы ее выучили, в театр привели, в спектакли вводите, и что вместо благодарности?
– Что? – спросил Туманов.
– Вот уж не знаю. Только сейчас я сам слышал, как она, остановившись возле стенгазеты, произнесла: «Ну Туманову и врезали». И расхохоталась. Вы же знаете, как она смеяться умеет, уж коль начала, так и не остановишь.
Если бы она знала об этом, если бы не ее робость, она обязательно подошла бы к нему и выяснила причину его отчуждения. Она же ведь понимала, что что-то произошло, но вот что? В чем провинилась перед своим любимым педагогом, который был для нее почти Богом? Перед человеком, который спас ей голос, заставил поверить в собственные силы. Через какое-то время он перестал с ней даже здороваться. Она мучилась в догадках и плакала.
Через какое-то время на худсовете обсуждались очередные планы театра. В предполагаемых постановках значилась «Мадемуазель Нитуш». И когда один из членов худсовета сказал, что Денизу, без сомнений, будет играть Шмыга, Туманов резко ответил: «Нет! Эта девочка пусть еще поучится».
Так она и не стала Денизой де Флавиньи – юной воспитанницей монастырского пансиона, мечтающей стать актрисой.
И она поняла, что ей надо уходить из театра. И не только из этого, а вообще.
Той ночью она так и не уснула. Думала, что ей делать дальше. Попробовать себя в камерном пении? Совсем сменить профессию, пока еще не поздно? Посоветоваться ей было не с кем. Теоретически она могла бы все рассказать родителям, но у мамы больное сердце, и она не хотела ее волновать.
Под утро ей вспомнилась та самая воронка. И точно так же, как тогда в детстве, она крепко зажмурилась, глубоко вдохнула, нырнула и… оттолкнулась резко в сторону. Решение пришло само собой – никуда она из этого театра не уйдет, не доставит радости завистникам и пакостникам. А что касается Иосифа Михайловича, все-таки она наберется храбрости и попытается с ним поговорить.
Поговорить с Тумановым ей так и не довелось. В декабре 1953 года он ушел из театра. После его ухода один из дирижеров сказал ей: «Твое счастье, что он ушел. Иначе бы ты ничего не играла».
И вот только тогда она и узнала, что, собственно говоря, произошло. От услышанного пришла в ужас. Что ей делать? Оправдываться – глупо, если оправдываешься – значит, виновата, да и вряд ли он захочет ее выслушать.