По давно заведенной привычке, перешедшей от отца, Домников с вечера выложил на стол в номере часы, новый носовой платок, портмоне и записную книжку, чтобы утром при выходе не забыть вроде бы незначительную, но в нужный момент всегда очень важную вещь. Если, к примеру, Филипп забывал носовой платок, то, следуя примете, никогда не возвращался за ним. Однако на протяжении всего рабочего дня Филипп чувствовал себя неловким и раздраженным, потому что именно в этот день сверх всякой меры у него обязательно щекотало в носу и хотелось беспрестанно чихать. Домников стеснялся показать офисным женщинам, что не имеет платка, а среди офисных красавиц имелись очень приятные ему особы в черных колготках и в обтягивающих юбках. Эти дамы, сидя нога на ногу, мутили разум Домникова овальными формами коленей, какие в воображении Филипп грубо раздвигал в стороны. Домников не раз заранее убегал в туалетную комнату, чтобы прочихаться и умыться. До боли в носу Филипп пытался над раковиной ногтями вырвать все длинные волосы из ноздрей, чтобы эта щекотливая растительность не беспокоила впредь.
Сейчас, придирчиво осматривая себя в зеркало над столом и поправляя волосы на голове, Домников неожиданно почувствовал схожесть своих движений с движениями рук своего отца в их старом финском доме с приусадебным участком. Отец часто подолгу стоял в просторном зале у величественного старинного трюмо выше его роста и, едва прикасаясь ладонями, поправлял свои черные с блеском от влажности волосы, красиво уложенные назад. В эти минуты отец Филиппа казался чрезвычайно сосредоточенным, и никто не мог его отвлечь от зеркала до тех пор, пока он, наконец, не убеждался, что прическа делает его особенно интересным. Воскресным днем при каждом проходе мимо трюмо Александр Васильевич Домников непременно на мгновение останавливался и оглядывался на свое отражение в зеркале, и опять поправлял волосы. Это очень раздражало Серафиму Прокопьевну – тещу старшего Домникова и бабушку Филиппа. Пожилая женщина, стоя перед тем же трюмо, приняв перед этим в компании часто гостивших родственников бокал десертного вина, наполовину разбавленного чаем, старательно передразнивала зятя в моменты его отсутствия. Артистичная теща с напускной серьезностью осторожно поправляла седые волосы, поворачивая голову то налево, то направо, и все смеялись безудержно, понимая, кого она так искусно изображает. Потом Серафима Прокопьевна смачно мнимо сплевывала в сторону и говорила: «Тьфу!.. Ни богу свечка, ни черту кочерга… Господи, прости мою душу грешную!.. Пусть живут, как хотят». Опытная Серафима Прокопьевна, проведшая детство до Октябрьской революции в большой семье всегда много работавших крестьян, видела признак неминуемой опасности в долгих разглядываниях мужем старшей дочери собственного отражения в зеркале. Тем не менее, бабушка Филиппа при встрече с зятем утром непроизвольно и незаметно для себя переставала сутулиться, машинально сдвигала платок со лба на затылок и лихорадочно начинала искать широкий изогнутый дугой гребень в волосах.