Марина Цветаева. Воздух трагедии - страница 3

Шрифт
Интервал


Какие тончайшие психологические нюансы она подмечала! Так, после мимолетного, казалось бы, касающегося только уточнения конкретных фактов разговора с А.Ф. Керенским после его доклада в Париже в 1936 году «О гибели Царской Семьи», Марина Цветаева писала: «Руку на сердце положа, скажу: невинен. По существу – невинен. Это не эгоист, а эгоцентрик, всегда живущий своим данным ‹…› Открыла одну вещь: Керенский Царем был очарован ‹…› и Царь Керенским был очарован, ему – поверил. Царицы Керенский недопонял: тогда – совсем не понял: сразу оттолкнулся (как почти все!), теперь – пытается, но до сих пор претыкается о ее гордость – чисто династическую, которую, как либерал, понимает с трудом.

Мой вывод: за 20 лет – вырос, помягчал, стал человеком. ‹…› сердце – хорошее» (А. Тесковой. 1936, 19 марта). Анна Тескова – чешская писательница, переводчик, педагог, многолетняя корреспондентка Марины Цветаевой.

И любой сюжет цветаевской прозы, в том числе эпистолярной, касается ли он чтения страниц Пушкина, Диккенса, Достоевского, или живых встреч с самыми разными людьми, или бесед с маленькой дочкой, или воспоминаний о детстве, ее романов в письмах, или земной страстной любви, – все обретает под ее пером новые и часто неожиданные смыслы и углубляет традиционно сложившиеся представления. И как многого еще она не досказала! Как не случаен вырвавшийся у нее однажды возглас: «Когда я гляжу на свои словари и тетради, мне хочется расположиться на этом свете еще на сто с лишним лет» (Записная книжка, 1919).

Все это убеждает, что если бы, вняв ее мольбе, Бог послал ей «сад на старость лет», Марина Цветаева непременно написала бы свой роман о Поэте и Времени, о судьбах России и о любви, как успел это сделать ее «брат в четвертом измерении» – Борис Пастернак. К нашему общему горю, этого не случилось.

Но КОНСПЕКТ РОМАНА создан, и есть в его создании что-то от чуда. Сила притяжения личности Марины Цветаевой оказалась настолько мощной, что вместе с ней его писали многие связанные с нею жизнью и судьбой люди – самые далекие и самые близкие.

И получился «конспект» романа-воспоминания и романа в письмах, романа психологического и философского, временами достигающий такого трагического накала, что многие перипетии его были бы под силу разве что перу Достоевского…