Вот так он и хоронится у нее. Что хочет, зачем, что у него на уме – одному черту известно. Но чего у него не отнять, копейку попусту не бережет, на столе не переводятся дорогие выпивка и еда. Ну, а значит, пусть живет. Жутковато с ним, конечно, как с диким зверем в одной клетке. Но ведь и приятно бывает. Ох, как приятно…
Она поставила хрустальный бокал на стол, почувствовала, что уже прилично набралась – много ей и не надо, здоровье уже не то. Но это не важно. А важно, что душа рвется из груди.
– Спою, – она сорвала ленту с волос, распустив крашеные черные волосы, махнула головой и заунывно протянула:
Течет речка да по песочку,
Золотишко моет.
А молодой жулик, жулик, молодой жулик
Начальничка молит.
Ой, начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти до дому.
А дома ссучилась, дома скурвилась
Молода зазноба.
Потом налила себе еще шампанского и с залихватским «эх» выпила.
– Так поешь – прям черти душу скребут, до того тоскливо, – хмыкнул Грек.
– А потому что тоска на душе, – пьяно растянула Люба слова. – Эх, погубили вы, блатные, девочку-припевочку.
– Это тебя, что ли?..
– Меня.
– Посмотри на пальчики свои нежные, Норка. Что бы с ними было, вкалывай ты на ткацкой фабрике. Сопливые дети, путевка в дом отдыха, да и ту выбить надо. От зарплаты до зарплаты жизнь. И это, – Грек показал на икру и шампанское, – видела бы только в сладких снах. И в кино про хорошую жизнь.
– А какая жизнь хорошая? Может, с сопливыми детьми и с путевкой от парткома она и есть хорошая?
– Ты сама как думаешь?
– А чего мне думать-то? Воровка никогда не будет прачкой, – она захохотала. – Я воровка. Ты вор. Воры должны воровать…
– Нет, Любаша. Я уже и не вор.
– А кто?
– Душегуб я, ясноглазая моя. Душегуб. – Щека Грека нервно дернулась, глаза затуманились. – Кровью чужой живу.
Услышав это, Люба мгновенно протрезвела. И пристально уставилась на него.
– Ты слышал, недавно семью на Крылова порешили? – спросила она.
Грек внимательно посмотрел на нее и сказал тяжело так, как топором отсек:
– Это не я.
– А то менты носом землю роют, житья от них нет. На Трамвайной и в переулке Федорова хавиры накрыли. И малину на Барбюса. Хорошо, что я давно людей не принимаю. А то бы как свеча сгорела.
– Рыщут, значит.
– Как псы голодные. Такого давно не было.
– Вот потому и написано в скрижалях – вор не должен убивать. Не потому, что овец жалко. А потому, что за овец приходят мстить сторожевые псы.