Валк меж тем неспешно нанизывал слова, получая удовольствии от собственного умения грамотно выстраивать чужую речь.
– Так в чем суть, экспедиторы? – поторопил Понизов.
Валк вытащил из портфеля карту СССР, разложил перед председателем поссовета.
– Вот!
Откинулся торжествующе. Понизов недоуменно вглядывался в нанесенные кружки и стрелки.
– Мы много ездили. Год, два. Много областей, больниц, – пояснил Густав Вальк. – Тщательно опрашивали, сверяли. Нигде нет следов. Появятся – затеряются. Последние по времени Ямеяла, Ленинград, Стренчи. Указали сюда. Ехали с надеждой.
– И что?
– Вчера побывали в психиатрической больнице. Нам сказали, – никогда не был.
– Сочувствую, – без особого сочувствия протянул Понизов, уже в откровенном нетерпении.
– Это наш президент, – сообщил Хенни Валк. – Для республики очень важно, чтоб вернуть на Родину… Это символ, понимаете?
Понизов усмехнулся, – это как раз он понимал распрекрасно. Тело президента, загубленного в сталинских застенках, для самопровозглашенной республики – как флаг.
– От меня-то что хотели? Я не психбольница, не кладбищенская администрация. Я – советская власть, которую вы так не любите… Не любите ведь? – не удержался он от хулиганства.
Эстонцы переглянулись, будто пойманные на непристойности. Отвели глаза.
– Не любите, – констатировал Понизов. – И всё-таки пришли. С чем?
– Бурашево – последнее место, где он мог быть, – затянул прежнюю песню Хенни Валк, тыча в карту.
Понизов нахмурился. Отодвинул визитки. Демонстративно потянулся к папке «На подпись».
– Мы бы к вам не пришли, – заверил Густав Вальк. – Но Александр сказал, – надо идти к Понизову. Александр сказал: если можно решить, он решит.
Оба визитера переглянулись и замолкли, будто сказали предостаточно.
– Дальше, ребята, – поторопил Понизов. – Кто у нас Александр?
Эстонцы переглянулись, озадаченные.
Из коридора донесся грохот перевернутого ведра, ворчание бабы Лены и весело извиняющийся баритон. Чем-то знакомый. Да конечно, – знакомый! Еще как знакомый! Понизов подался вперед.
В кабинет ввалился белобрысый крепыш, свежий и крепкий, будто ядрышко фундука.
– Алька! Брат! – Понизов бросился навстречу. Но вошедший, покоробленный панибратством, выставил предостерегающе руки. Нижняя губа его оттопырилась.
– Что еще за Алька? С вашего позволения, – Александр Тоомс, – холодно поправил он. Скосился на огорошенных Валка и Валька и со смехом распахнул объятия: