Гогель давно уже послал известить о нашем трудном положении, и нас сменила другая легкая рота Вельяминова; но как и он получил контузию, то этой ротой командовал Лодыгин.[177] Когда под Гогелем убили лошадь, он был возле меня. Упавши вместе с конем, он едва выпутал ноги и, весь бледный, дотащился до меня.
– Что же это ты, Александр Григорьевич? – сказал я ему, – или тебе седла не жаль? Вели снять, а то после будет поздно! – И приказал это солдату сделать; сам же Гогель не в состоянии был и этого приказать.
Когда нашу роту сменили, мы пошли на прежнее место, но уже другим и гораздо кратчайшим путем. Тут перед сумерками подъехал какой-то адъютант, стал расспрашивать нас о наших потерях[178] и повреждениях, записывая все карандашом, и объявил именем Кутузова, чтобы мы назавтра были бы готовы сами атаковать французов, чему мы очень верили; но когда смерклось, то получили другое приказание – идти назад к Можайску.
Под Можайском, где все наши четыре роты сошлись опять вместе, возник спор у офицеров батарейной роты его высочества с Лодыгиным, который утверждал, что офицеры первой роты много прихвастывают, за что вступился подпоручик князь Михайла Горчаков и вызвал Лодыгина на дуэль. Они дрались на саблях, и Лодыгин получил рану в руку, и затем помирились. Поводом же к спору послужило составление реляции о сражении и представление к наградам.
Когда мы дошли до Москвы, то на бивуаках при деревне Фили 1 сентября Вельяминов, князь Горчаков, я и еще несколько из наших товарищей обедали у поручика Столыпина. Перед самым обедом зашел ко мне и к Вельяминову артиллерийский штабс-капитан Фигнер; мы его пригласили с собой к Столыпину, и тут зашел разговор, в котором Фигнер с горячностью стал утверждать, «что настоящая война есть война народная; что она не может быть ведена на общих правилах; что ежели бы ему дали волю и дозволение выбрать человек 50 охотников, он пробрался бы внутрь французского лагеря, до места пребывания Наполеона, и непременно бы убил его, и хотя уверен, что и сам бы жив не остался, но охотно бы пожертвовал жизнью!».
Против этих мыслей возникло много возражений, и предположение это называли варварством. Но когда кончился обед, Фигнер обратился с просьбой к Вельяминову, чтобы он вместе с ним отправился к начальнику штаба Ермолову и поддержал бы его вызов на партизанство, что тот охотно исполнил.