В семь же часов прискакал казак из Тырнова и объявил казачьему посту на перевале, что по всей дороге приказано снять посты и казакам вернуться в Тырново. Тут же мы узнали, что от перевала и вплоть до передового отряда сторожевых постов уже более нет. Вместе с тем казаки на перевале не сумели объяснить нам, как далеко находится передовой отряд: быть может, он находится верст за сорок, быть может, еще дальше. Я и И. поняли тут, что с этого момента и до неизвестного места, где находится передовой отряд, дорога наша ничем не обеспечена. Положение могло сделаться весьма неприятным. Но делать было нечего, нельзя же было ворочаться назад и сознаваться в трусости, в особенности после полуторадневного тяжелого путешествия. Я и И. решили скрыть от наших спутников-иностранцев настоящее положение дела из боязни, чтобы те не вздумали вернуться назад в Тырново вместе с последними уходящими с перевала казаками. Сели снова на лошадей, и я взял на свою ответственность казака с перевала с тем, чтоб он не разлучался с нами до тех пор, пока мы не отыщем передового отряда генерала Гурко, где бы этот отряд ни находился. Мы выехали с перевала в 7.30 утра, на южную сторону Балканских гор, по крутому каменистому спуску, ведущему к руслу неглубокого ручья, по дну которого проходила дальнейшая дорога. По бокам стоявшие горы сдвигались все ближе к дороге, становились угрюмее и казались дикими; густой лес покрывал их от подошвы до верха. Мы двигались по дну довольно широкого, но неглубокого ручья, по берегам которого стеной разрослись кусты и деревья, так что путь наш представлял бесконечно суживающуюся аллею. В 10 часов солнце стало уже порядком припекать, и прохлада ручья, и тень нависших кустов и деревьев были как нельзя более кстати. Лошади то и дело наклоняли головы, втягивая в себя холодную воду горной речки; всадники часто слезали с коней, чтоб утолить жажду, так как в узкой, сжатой горами дороге по ручью становилось душно. Меня и И. ни на минуту не покидали смутная тревога и беспокойный вопрос: где наш отряд и когда мы его догоним? Где только позволяла дорога, мы погоняли лошадей и ехали крупной рысью, стремясь поскорее выбраться из гор. Несчастный Ла Мотт, который, кажется, первый раз в жизни ехал верхом, представлял печальную фигуру в английском седле и беспрестанно бранился и извергал бесчисленное количество самых разнообразных французских jurons,