– Извините, – сказал он. – Думаю, вы обознались.
Он уже хотел идти дальше. Я протянул ему руку, на этот раз не касаясь его рукава.
– Фред Морман, – сказал я. – «Он чувствует, что ты свой. С сегодняшнего дня ты его друг».
Макс уставился на меня. Его рука исчезла в нагрудном кармане черной рубашки. Это был тот карман, куда он недавно спрятал мобильный телефон. Он пошарил там пальцами, снова вынул руку и выудил из другого кармана пачку «Мальборо».
– Макс! – раздался в ту же секунду женский голос.
На лестнице, ведущей к туалетам, стояла женщина; она махала рукой и куда-то показывала. На кого или на что – стало понятно не сразу.
– Моя сумка! – крикнула женщина.
Только теперь я заметил мужчину, который в спешке пытался протиснуться между зрителями, заполнившими фойе; чтобы попасть к выходу, ему нужно было пройти мимо бара, и поэтому он оказался почти перед нами.
Макс сделал шаг в сторону и преградил ему путь.
– И куда это мы идем, Хасан? – спросил он, крепко схватив мужчину за руку.
На руке мужчины висела матово-черная сумочка с вытисненными белыми буквами dkny.
Прежде чем мужчина успел ответить, колено Макса уже пошло вверх. Сначала я подумал, что Макс хочет заехать ему в пах, но он быстрым движением схватил воришку за волосы, а потом с силой нагнул его голову.
Макс попал ему коленом в нос или в верхнюю губу. Раздался приглушенный треск, будто сломали ветку или, скорее, в соседней комнате разбился сервиз. Во все стороны брызнула кровь, она крупными каплями падала на светло-розовый ковер фойе.
Мужчина прижал руки к лицу, а потом в ужасе уставился на свои окровавленные пальцы. Сумочка упала на пол. Макс нагнулся и поднял ее.
– Радуйся, что я не расист, – сказал он. – В твоей стране я отрубил бы тебе руку.
Макс повернулся к нам, закурил сигарету, которую все еще держал между пальцами, и помахал женщине; та спустилась с лестницы, ведущей к туалетам, и стала пробираться к бару.
Макс обернулся к мужчине, который пытался остановить кровь рукавом рубашки.
– Что ты тут стоишь? – бросил он. – Иди умойся. Грязный тип!
Бо́льшая часть публики в фойе наблюдала за происходящим, будто в оцепенении. После того как кровь брызнула на ковер, некоторые отвели взгляд, кто-то испустил вопль отвращения; но теперь, когда тот человек поплелся к выходу, слышалось преимущественно одобрительное шушуканье.