Я разлил всем «Московской». Водка струйками выплескивалась через края бокалов на паркетный пол.
– У нас с недавнего времени служит марокканка, – сказал я.
Воцарилось молчание.
– Носит или не носит? – спросил наконец шурин.
Я посмотрел на него.
– «Носит или не носит», – повторил я его слова, но уже без вопросительной интонации, не желая демонстрировать, что я не понял вопроса.
Шурин залпом опрокинул свой бокал, рыгнул и вытер губы тыльной стороной руки.
– Носит она платок или нет? – сказал он.
И в ту же секунду раздался звонок. Это был необычный звонок: он длился очень долго, будто звонили уже два раза, а мы не услышали.
– Я уж думал, ты никогда не откроешь, – крикнул Макс с нижней площадки, когда я высунул голову через входную дверь.
Позади него, на улице, стояли еще двое. Мужчина и женщина; что женщина не Сильвия, я увидел сразу, даже в полутьме. Сильвия, со своим ростом, возвышалась бы над Максом на целую голову. А вот мужчина был гораздо выше их обоих. Волосы у него были острижены так коротко, что в свете уличных фонарей блестел белый череп.
– Я прихватил друзей, – сообщил Макс, когда они поднялись.
В проеме входной двери мужчине с блестящим черепом пришлось нагнуться при входе в прихожую, но он сделал это так плавно, словно привык, что в домах человеческих масштабов надо нагибаться; одновременно он протянул мне руку.
– Ришард, – представился он.
Я ожидал железной хватки, рукопожатия, от которого слезы брызнут из глаз, но рука у Ришарда оказалась теплой и мягкой, почти девичьей. Как и Макс, он был одет в черную рубашку навыпуск. Позднее я слышал и его фамилию – Х., – но, думаю, раза два-три, не больше.
Женщина оказалась брюнеткой с короткой стрижкой; она носила колечко в пупке и еще одно – под нижней губой.
– Это Галя, – сказал Макс. – Можешь говорить все, что заблагорассудится, она тебя все равно не поймет.
Он подмигнул.
– Галя такая тварь, – сказал он. – Все силы заберет.
Он обнял ее рукой за талию, его пальцы быстро скользнули по колечку в ее пупке.
– Все они в Одессе мечтают только об одном: готовить и мыть посуду таким мужчинам, как ты и я. Поди разберись.
Улыбнувшись Максу, Галя выпятила губы. Макс сделал то же самое и поцеловал ее.
– Это из-за курса рубля, – сказал он, – или из-за Чернобыля. Или whatever.[11]
Только сейчас я заметил, что Макс пьян; его повело в сторону, и ему пришлось ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть. У Гали были такие глаза и губы, ради которых любой мужчина оставил бы жену и детей, чтобы отправиться за ней хоть на край света.