Гаша осела на теплый пол, прижалась боком к ногам машиниста.
– Ишь! – захохотал Миколайчик. – А ты, несмотря что молодая, будешь попроще, чем твоя мамка.
Гаша посторонилась.
– Да, ладно! Притуляйся, девка! Ты теперь еще долго будешь за все в ответе… Так что притуляйся, раз такой случай!
– Помолись со мной, Леночка, – попросила Гаша племянницу.
– О чем?
– О Яриночке… Чтобы смерть ей легкой была…
Гаша слышала звук взрыва, видела испуганные глаза матери, подобно ей самой смотревшей назад из окошка кабины. Миколайчик тоже обернулся назад, посмотрел, перекрестился, проговорил печально:
– Эх, с одной бутылки-зажигалки столько шума! И как это девка ухитрилась? Наверное, в самый бензобак подарочек метнула…
– У нее было три бутылки, – шмыгнув носом, поправила Миколайчика Леночка. – Я сама считала: три!
И она для верности показала машинисту три чумазых, с обломанными ногтями пальца.
* * *
Гаша едва не потеряла их на станции Кутейниково.
Еще на полдороги к этой несчастной станции к паровозу Миколайчика прицепили длинный эшелон, полный беженцами и ранеными красноармейцами. Скорбный путь в неизвестность: утраты, страх, боль, гноище. Потерявшие близких и кров, утратившие надежду люди, много людей, тысячи пока еще живых. А в небе над железной дорогой вражеские штурмовики, а по обочинам дороги иной мир. Ни воинских частей, ни боев, ни бомбежек. Хмурые поселяне смотрели на эшелон с опасливым недоумением. Чужие, ставшие в одночасье инородцами, оборванные, голодные, подорванные ужасом войны люди на своих плечах принесли войну в их мирные дома. Да минет нас чаша сия!
– Я чувствую себя узницей передвижного зверинца, – говорила дочери Александра Фоминична.
Они добывали еду, выменивая ее на носильные вещи и украшения Александры Фоминичны. С каждым днем их без того скудный багаж становился все легче. В эшелоне участились случаи воровства, и Александра Фоминична увязала свои драгоценности в носовой платок. Узелок хранила на груди. Они недоедали, часто терпели жажду и нужду. А тут еще и Олька расхворалась.
На станции Кутейниково Гаша выбежала за водой. На предыдущих станциях эшелон стоял подолгу, и они маялись от страха, поглядывая из окон на небеса, прислушиваясь к звукам. Боялись бомбежки. По эшелону ходили слухи о налетах. Говорили, будто люфтваффе без зазрения бомбит составы с красными крестами на крышах.