– Не знаю… Молись, если в Бога веришь.
Алсу закрыла глаза, она была на грани нервного срыва. Соседка медленно встала.
– Самое страшное для тебя начнётся завтра с утра, – сказала она, не оборачиваясь. – После того как нас накормят сытным завтраком…
* * *
За двадцать лет товарищ Рахимов, он же Азат Мавлюдов, пережил многое. После того как ему пришлось побыть знахарем в партизанском отряде, он решился наконец исполнить свою давнюю мечту и стать врачом – получил медицинское образование. К тому же прежняя профессия судейского чиновника, которая кормила Мавлюдова до революции, в новой, советской России была никому особо не нужна, и это обстоятельство толкнуло Азата на новый путь, да и Яшка-бурят охотно делился с Мавлюдовым своими секретами.
Время изменило Азата как внутренне, так и внешне. Он постарел, ссутулился, стал ещё более невзрачным, чем раньше, но такая внешность вполне соответствовала скромной должности главного врача Верхнеудинской городской больницы. Из прежних друзей Азат сохранил отношения только с Матвеем Берманом.
Матвей служил в городском ЧК, порой заглядывал к Мавлюдову поздно вечером, и тогда они вдвоём сидели, пили и вспоминали прошлое. Говорил больше Матвей, а Азат внимательно слушал.
Через несколько лет Матвея убили, и Азат снова оказался один. Для него наступили трудные годы.
Однажды он возвращался домой и неожиданно встретил Мартина Боммера, бывшего политкаторжанина, с которым познакомился ещё в революционные будни.
Боммер остановился, поправил пальцем на переносице очки и сказал:
– Плохо выглядишь, товарищ Рахимов! Вот увидел и едва узнал тебя.
– А-а-а, это ты, – ухмыльнулся Азат, останавливаясь. – Ты, как мне помнится, собирался эмигрировать на историческую родину, в Германию?
– Уже лет пять как я именно там и проживаю, – сказал Боммер. – Работаю, гм-м-м… Впрочем… Неважно, где и кем я работаю. Сейчас я в деловой командировке, в Новосибирске… Выдался свободный денёк, вот я и решил приехать сюда, в Верхнеудинск.
– Ностальгия по прошлому? – хмыкнул Азат недоверчиво.
– Да, скучаю по здешним местам, которые, по известным причинам, стали для меня почти родными, – ответил Боммер. – А вот ты, как я вижу, не слишком-то обласкан советской властью, как того заслуживаешь?
Мавлюдов промолчал. Слова Мартина показались ему правильными и своевременными, и впервые за долгие годы в нем проснулись горечь и обида.