А началось все с берестяной грамоты № 1034[8], найденной на Троицком раскопе и датированной XI–XII веками, которую Лобов лично принял из рук участковой раскопа. Текст ее гласил: «…челобитная господину Юрию Олисевичу, […] мы по реке […] ходить боимся у торновой крепостицы торновцы самовольно поборы чинят […] с ладьи берут по десять кун. Помогай, господин, чем можешь, встань перед князем […]».
Коллегам Лобова топоним Торново, с ярко выраженной скандинавской окраской[9], встретился впервые – ни в одном из современных атласов населенный пункт с таким или похожим названием не значился. Однако Дмитрию Сергеевичу он был уже знаком. По счастливой случайности, работая накануне в Новгородском архиве, он наткнулся на дневник некоего господина Смирнова, отставного полковника от инфантерии, увлекшегося российской древностью. В 1867 году, следуя по историческому пути «из варяг в греки», господин Смирнов написал:
«Неподалеку от рыбацкой деревеньки Торново, что стоит на слиянии Волхова и Таводи[10], на высоком лесистом берегу в двухстах саженях на запад от крайней избы я приметил остатки древней каменной кладки, немало пострадавшей от корней могучих дерев… то, без сомнения, следы древней фортеции, для коей лучшего места и вообразить нельзя».
Сверившись с последними атласами Новгородской области, Лобов без особого труда выяснил, что деревенька Торново после революции получила новое название – Красный Рыболов и находится примерно в двухстах километрах на север от Новгорода.
Описание руин неизвестной «фортеции» вкупе с текстом берестяной грамоты Лобова, разумеется, заинтересовало. При первой возможности, хотя и без особых надежд, он туда отправился. Отыскать затерянный среди болот, лесов, удаленный от железных и автодорог Красный Рыболов оказалось непросто. Деревенька, состоявшая из дюжины дворов, относилась к разряду вымирающих. Во второй приезд Дмитрию Сергеевичу удалось обнаружить каменную кладку древнего сооружения, скрытую густой растительностью и едва выступавшую над землей. Именно тогда, после проведения разведки берега и лесистого утеса, в душе Лобова зародилось смутное предчувствие чего-то значительного, и он заболел идеей торновской экспедиции. Через неделю он снова приехал в Красный Рыболов, снял план крепости и собрал подъемный материал.