– О чем, ради всего святого, она толкует?! – воскликнула Елизавета.
– Мы думали, ты нам пояснишь, – хмыкнула мать. – Кстати, о каком таком платке, пионерском галстуке, эта чокнутая журналистка ведет речь?
– Да не все ли равно, – поморщилась Лиза. – Взяла в твоем шкафу…
– Так это же «Gucci»! – почти вскрикнула мать. – 250 долларов его цена. Лизонька, ты должна потребовать опровержения!
– Вот этим я и займусь в ближайшее время, – проворчала Елизавета.
Ее ничуть не огорчила нелестная оценка ее внешнего вида. Но совершенно непостижимая логика журналистки, связывающая воедино наличие лейблов известных фирм на одежде и деловую репутацию адвоката, возмущала до глубины души.
Елизавета усмехнулась: «В этой ситуации больше всех повезло судье. Про нее госпожа Скороходова не сказала ни слова. Если, конечно, следовать ее больной логике, то игнорирование Фрик достижений современной эпиляции да старомодный покрой мантии – проявление жуткого непрофессионализма».
В понедельник большая группа людей в серой форменной одежде наводнила второй этаж областного суда.
– Что здесь происходит? – шепотом осведомилась Елизавета у Дьякова. – Я пропустила что-нибудь важное?
– Да нет, cherie, все интересное только впереди. Видела автобус возле здания суда?
Елизавета наморщила лоб:
– Грязный такой, вонючий… Встал напротив входа, не обойти не объехать.
– Верно. Так вот в нем всех ментов-свидетелей доставили. Чувствуется, сегодня будем допрашивать их до ночи.
– Постойте! Это вся команда, которая участвовала в задержании Петренко и Перевалова?
– Так точно, моя радость! А ты сегодня почему без платка?
Елизавета покраснела. Ей не хотелось признаваться, что глупейшая статейка в «Вечернем Урале» задела ее самолюбие. Но Дьяков понял все без слов. Он плотоядно улыбнулся, а Дубровская, стараясь скрыть свое замешательство, принялась с преувеличенным усердием раскладывать на столе деловые бумаги.
Допрашивали работника ДПС Плаксина. Не в пример своему товарищу, флегматичному Толстикову, на которого чуть не наехали лихие гонщики в тот августовский день, Плаксин чувствовал себя в суде как рыба в воде. Чрезвычайно эмоционально он живописал памятное событие. Милиционера можно было понять. Он стал свидетелем эпизода, который вполне мог бы украсить любой отечественный боевик. Убийцы в машине, погоня, стрельба… Поэтому Плаксин немного перебарщивал по части эмоций: махал руками, театрально округлял глаза, даже подпрыгивал на месте.