В справедливости этого заключения Котеночкин убедился на собственном опыте, да и не только он один. Арестованный Суворов вел себя крайне нахально, на замечания не реагировал, пытался «качать права». Нанятые им за бешеные деньги московские адвокаты брали приступом областную прокуратуру и следственный изолятор, где находился их подопечный. На следователей хлынул ливень телефонных звонков из самых разных инстанций с требованием прекратить беспредел и освободить из-под стражи жертву государственного произвола. Требующих было много: лидер одной известной политической партии, руководители высшего и среднего звена, звезды шоу-бизнеса, коллективы детских садов, больниц. Пришло даже послание, подписанное американскими журналистами. Некая Дейна Эванс, расфуфыренная эксцентричная особа, почтила своим присутствием областную прокуратуру. Отказать ей в приеме было бы неприлично, и бедняги-следователи, собрав скудный школьный запас английских выражений, попытались ей объяснить, что Суворов – это «рашн мафия». Начальник следственного отдела старался больше других: он закатывал глаза, изображал «пиф-паф». Неизвестно, что поняла американская журналистка, но она явно была недовольна. Скорчив выразительную мину, что означало, по-видимому, «фи!», она удалилась, покачивая крутыми бедрами. Следователи остались в недоумении: чего ждать – международного скандала или даже появления самого американского президента?
Немало хлопот доставил и ближайший помощник Александра – Зверев. Отличаясь недюжинной физической силой, свирепостью дикого кабана, он конфликтовал со всеми и с каждым, на контакт со следствием не шел. Чтобы нейтрализовать влияние Суворова, Зверева поместили в другой следственный изолятор в селе Калач. Но и оттуда периодически приходили жалобы: неподчинение, ссоры, драки и прочее.
Более разумно держался Олег Марьин. Он воспринял свой арест как ситуацию, которую при любых условиях необходимо пережить. Поскольку он в отличие от многих других приближенных Суворову лиц обладал высокоразвитым мышлением, житейской изворотливостью и практической жилкой, иметь с ним дело было занятием менее опасным и обременительным, хотя и не более полезным, чем с остальными. Он не поносил следователей и оперсостав, мило улыбался, давал какие-то показания, но толку от всего этого было чуть. Он хитро вводил всех в заблуждение, и подкопаться к его словам было крайне сложно.