Я наклонился и пощупал пульс. Прерывистый и частый, но ничего,
жить будет, такого рода твари быстро поправляются после ранений и
ударов, голова у них чугунная. Его товарищ продолжал кататься по
полу, крича: «Ой не могу, ой, больно, спасите, люди добрые!», зажав
руками живот и пачкая пол кровью. Поднявшись, я посмотрел на
Кутузова и спросил:
— Вы как, ваше превосходительство, в порядке?
Генерал шустро подбежал к орущему и зовущему маму преступнику и
ткнул ногой в плечо, процедив:
— Заткнись, шавка, не то пристрелю тут же, пискнуть не
успеешь.
Удивительно, но громко орущий и вроде бы готовый мгновенно
умереть затейник послушно умолк и в камере воцарилась тишина.
Только теперь, присмотревшись, я увидел, что Кутузов тонко
улыбается и понял, что все это время он ломал комедию и притворялся
безобидной смирной овечкой, испуганной перед грозными
террористами.
Ох и не прост оказался старикан, совсем не прост! Впрочем, чего
еще можно было ожидать от боевого генерала, выходца из суворовской
военной школы?
В коридоре послышался топот сапог и через пару мгновений в
дверях камеры показались, тяжко дыша, другие полицейские чины,
вооруженные ружьями. Их было трое парней, они толпились в дверях и
не знали, что делать дальше, потому что начальство давно уже лежало
заколотое на полу.
— Ну, чего встали, вон того субчика в кандалы и отведите в
отдельную камеру, — приказал Кутузов, сверкая единственным глазом и
махнув в сторону моего противника, так и лежащего возле стены.
Когда солдаты бросились гурьбой на преступника, генерал снова
пихнул ногой второго настороженно молчащего преступника,
скорчившегося на полу и спросил:
— Ну, давай, говори, пес, кто тебе приказы давал исполнить
гнусный умысел лишения живота любимого князя нашего, Суворова
Александра Васильевича?
Убивец тут же заголосил, не поднимая головы и уткнувшись в
пол:
— Ничего не ведаю, ваше превосходительство, разве ж Егор нам бы
сказал чего? Он нас за людей не ставил, все сам решал, с кем-то
встречался и беседовал, а кто мы такие, откуда ж нам знать-то,
горемычным?
Кутузов посмотрел на меня, понял, что я сомневаюсь в словах
прибедняющегося головореза и опять пихнул его ногой.
— Эх, Ванька-горемыка, хотел я с тобой по-хорошему,
по-человечески, да не получается. Не хочешь ты мне честно ответить.
Ладно, прощевай тогда.