– Все равно много. Думаешь, у меня столько есть?
– Думаю, найдется.
– И думаешь, я тебе дам?
– Нет, не думаю, – сказал Жохов, хотя надежда, естественно, была.
– Чего тогда пришел?
– Надо где-нибудь перекантоваться. Дома жить нельзя.
Дядька допил вино и спросил:
– Хочешь, загадку загадаю?
– С моралью?
– Не без того. Старая советская загадка, но для нас с тобой актуальная. Снаружи газ, внутри газ, а посередине – чёрт. Кто это?
– Не знаю.
– Чего ты сразу-то! Ты подумай.
– Еврей в газовой камере? – предположил Жохов.
Дядька рассердился, хотя взято было не с потолка. В поисках правды, которую от него всю жизнь скрывали, он штудировал «Протоколы сионских мудрецов» вперемешку со стенограммами партийных съездов. То и другое на видном месте стояло в шкафу с мавританской аркой. Поросль закладок над верхними обрезами говорила о том, что эти книги читались не для развлечения. После продажи коллекции дядьке хотелось наполнить остаток жизни новым смыслом.
– Это моя жена в газовом платье пьет газированную воду, – сообщил он правильный ответ.
Жены у него никогда не было. Слово «моя» значило только то, что ему, как всякому мужчине, близок лирический герой этой истории.
– А мораль? – вспомнил Жохов.
– Жениться не надо было. Меня вот Бог миловал, но ходит тут ко мне одна. Так что извини, к себе не пущу. В мои годы каждый раз как последний. Много ли мне осталось? Совкового масла в магазине не купишь. На квартиру тоже пустить не могу, там человек живет. Ты комнату сними.
Он достал две бумажки по двадцать долларов.
– Деревянных у меня нет, только баксы.
Жохов без разговора взял их и вынул из сумки свой пакет.
– Пусть пока у тебя полежит.
– Что там? – насторожился дядька.
– Посмотри.
Диск был распакован и поднесен к лампе. При электрическом свете его нежный серебряный блеск всегда становился более будничным, чем при дневном, словно на людях, зажигающих над ним свои лампадки, он нарочно прикидывался обычным металлом.
– Ванадиевый сплав, образец. Ничего интересного, – как можно более равнодушно сказал Жохов. – Днями куда-нибудь съеду на время, с собой таскать не хочется.
Через минуту его сокровище упокоилось в обувнике, среди убранных на зиму летних ботинок. Он запомнил место, выпросил у дядьки отцовского «Чингисхана» и поехал домой.
В одиннадцатом часу вечера на Садовом было безлюдно, как ночью, но машины неслись сплошным потоком. У стены дома, прижимая к себе двух спящих ребятишек, на картонной подстилке сидела темноликая женщина в азиатском халате, в шлепанцах на босу ногу. Щиколотки у нее были в струпьях. Навстречу деловито прошагал хорошо одетый человек с разбитым в кровь лицом. Светофоры призрачно светили сквозь бензиновый смог. «Кто смотрит на мир как на мираж, того не видит царь смерти», – вспомнил Жохов путеводную мысль из «Дхаммапады». Следовать этому тезису становилось все труднее.